Белинский - Душенька, древняя повесть И. Богдановича

Издание конторы привилегированной типографии Е. Фишера, в
Санкт-Петербурге. Санкт-Петербург. 1841. В 12-ю д. л. 78 стр.

"Душенька" имела в свое время успех чрезвычайный, едва ли еще не
высший, чем трагедии Сумарокова, комедии Фонвизина, оды Державина,
"Россиада" Хераскова. Пастушеская свирель Богдановича очаровала слух
современников сильнее труб и литавр эпических поэм и торжественных од;
миртовый венок его был обольстительнее лавровых венков наших Гомеров и
Пиндаров того времени. До появления в свет "Руслана и Людмилы" наша
литература не представляет ничего похожего на такой блестящий триумф, если
исключить успех "Бедной Лизы" Карамзина. Все поэтические знаменитости
пустились писать надписи к портрету счастливого певца "Душеньки", а когда он
умер, - эпитафии на его гробе. Один Дмитриев, в свое время поэтическая
знаменитость первой величины, написал три такие эпитафии; вот они;

I

Привесьте к урне сей, о грации! венец:
Здесь Богданович спит, любимый ваш певец.

II

В спокойствии, в мечтах текли его все лета,
Но он внимаем был владычицей полсвета,
И в памяти его Россия сохранит.
Сын Феба! возгордись: здесь муз любимец спит.

III

На урну преклонясь вечернею порою,
Амур невидимо здесь часто слезы льет,
И мыслит, отягчен тоскою,
Кто Душеньку теперь так мило воспоет? {1}

Кажется, родной брат Богдановича написал следующее, славное в свое
время двоестишие к творцу "Душеньки";

Зефир ему перо из крыл своих давал,
Амур водил пером, он "Душеньку" писал {2}.

Батюшков воспел Богдановича в своем прекрасном послании к Жуковскому
"Мои пенаты", вместе с другими знаменитостями русской литературы:

За ними Сильф прекрасный,
Воспитанник Харит,
На цитре сладкогласной
О Душеньке бренчит;
Мелецкого с собою
Улыбкою зовет
И с ним, рука с рукою,
Гимн радости поет.

Карамзин написал разбор "Душеньки", в котором силился доказать, что
Богданович победил Лафонтена {3}, забыв, что сказка Лафонтена если писана и
прозою, то прозою изящною, на языке уже установившемся, без усечений, без
насильственных ударений, что у Лафонтена есть и наивность, и остроумие, и
грация, столь сродственные французскому гению.
Что же такое в самом-то деле эта препрославленная, эта пресловутая
"Душенька"? - Да ничего, ровно ничего: сказка, написанная тяжелыми стихами,
с усеченными прилагательными, натянутыми ударениями, часто с полубогатыми и
бедными рифмами, сказка, лишенная всякой поэзии, совершенно чуждая
игривости, грации, остроумия. Правда, автор ее претендовал и на поэзию, и на
грацию, и на остроумную наивность, или наивное остроумие; но все это у него
поддельно, тяжело, грубо, часто безвкусно и плоско. Выпишем для примера хоть
то место, где Душенька подходит к спящему Амуру, с светильником в руке и с
мечом под полою:

Тогда царевна осторожно,
Встает _толь_ тихо как возможно.
И низу, по тропе златой,
Едва касаяся пятой,
Выходит в _некий_ покой,
Где многие от глаз преграды
Скрывали меч и свет лампады.
Потом с лампадою в руках,
Идет назад, на всякий страх,
И с воображением печальным,
Скрывает меч под платьем спальным;
Идет, и медлит на пути,
_И ускоряет вдруг ступени_,
И собственной боится тени,
Боится змея там найти.
Меж тем в чертог супружний входит.
Но кто представился ей там?
Кого она в одре находит?
То был... но кто?.. Амур был сам.
Сей бог, властитель всей натуры,
Кому покорны все амуры.
Он в крепком сне, почти нагой,
Лежал, раскинувшись в постеле,
Покрыт тончайшей пеленой,
_Котора_ сдвинулась долой,
_И частью лишь была на теле_.
Склонив лицо ко стороне,
Простерши руки _обоюду_,
Казалось будто бы во сне
Он Душеньку искал повсюду.
Румянец розы на щеках,
Рассыпанный поверх лилеи,
И _белы_ кудри _в трех рядах_,
_Вьючись_ вокруг белейшей шеи,
И склад, и нежность всех частей,
В виду, во всей красе своей,
Иль _кои_ крылися от вида,
Могли унизить Аонида,
За коим некогда, влюбясь,
Сама Венера, в дождь и в грязь,
Бежала в дикие пустыни,
Сложив величество богини.
Таков открылся бог Амур,
Таков иль был тому подобен,
Прекрасен, бел и белокур,
Хорош, пригож, _к любви способен_,
Но в мыслях вольных без _препятств_.
За сими краткими чертами
Читатели представят сами,
Каков явился бог _приятств_
И царь над всеми красотами.
Увидя Душенька _прекрасно_ божество
На место аспида, которого боялась,
Видение сие почла за колдовство,
Иль сон, или _призрак_, и долго изумлялась;
И видя наконец, как каждый видеть мог,
Что был супруг ее прекрасный самый бог,
Едва не кинула лампады и кинжала,
И, позабыв тогда свою _приличну стать_,
Едва не бросилась супруга обнимать,
Как будто б никогда его не обнимала.
Но удовольствием _жадающих очей_
Остановлялась тут стремительность _любовна_;
И Душенька тогда, недвижна и бессловна,
Считала ночь сию приятней всех ночей.
Она не раз себя в сем диве обвиняла,
Смотря со всех сторон, что только зреть могла,
_Почто_ к нему давно с лампадой не пришла,
_Почто_ его красот _заране_ не видала;
_Почто_ о боге сем в незнании была
И дерзостно его за змея почитала.
_Впоследок царска_ дочь,
В _сию приятну_ ночь
_Дая_ свободу взгляду,
Приближилась, потом приближила лампаду,
Потом нечаянной бедой,
При сем движении, и робком и несмелом,
Держа огонь над самым телом,
Трепещущей рукой
Небрежно над бедром лампаду наклонила
И, _масла часть_ пролив _оттоль_,
_Ожогою бедра_ Амура разбудила,
Почувствовав _жестоку_ боль,
Он вдруг вздрогнул, вскричал, проснулся,
И, боль свою забыв, _от света ужаснулся_;
Увидел Душеньку, увидел также меч,
Который _из-под плеч_
К ногам тогда _скользнулся_;
Увидел он вины,
Или _признаки_ вин _зломышленной жены_;
И тщетно тут желала
_Сказать несчастья все сначала_,
Какие в выправку сказать ему могла.
Слова в устах останов лились:
И свет и меч в _винах_ уликою являлись,
И Душенька тогда, _упадши_, обмерла.

Сиречь "сомлела"; - и поделом ей! Мы нарочно не поскупились на выписку:
пусть читатели сами судят по этому отрывку, какого труда и п_о_ту ст_о_ит
прочесть поэму, писанную такими милыми стишками и преисполненную такой
легкой, очаровательной и грациозной поэзии...
"Душенька" Богдановича ведет свое начало от высокого эллинского мифа о
сочетании _души с любовью_, то есть о проникновении духовным началом
естественного влечения полов: на этот раз из чистого и глубокого источника
вытекла мутная лужица воробью по колено. Конечно, нельзя винить Богдановича
за то, что ему не могла и в голову войти подобная мысль: об этих
премудростях и в самой Германии очень незадолго до его времени начали
догадываться; не виним его также за отсутствие художественного такта,
пластичности и наивной грациозности древних: он не был ни художником, ни
поэтом, ни даже особенно талантливым стихотворцем, да в его время о
художественности и пластицизме древних и сами немцы только что начинали
догадываться, а вся остальная Европа жила в идее остроумия; но ведь
остроумие должно же быть остроумно, а не плоско; шалость должна же быть
игрива, грациозна, чтоб не оскорблять эстетического вкуса...
Почему же "Душенька" Богдановича имела такой блестящий успех? - Мы
первые согласны в том, что всякий блестящий успех всегда основывается если
не на достоинстве, то на какой-нибудь основательной причине; и мы убеждены,
что успех "Душеньки" был вполне заслуженный, так же как и успех "Бедной
Лизы". Это очень легко объяснить. Громкие оды и тяжелые поэмы всех оглушали
и удивляли, но никого не услаждали, - и потому все мечтали о какой-то
"легкой поэзии", вероятно, разумея под нею салонную французскую
беллетристику. И вот является человек, который для своего времени пишет
просто и легко, даже забавно и игриво, силится ввести в поэзию комический
элемент, высокое смешать с смешным, как это есть в самой действительности,
реторику поддельного эмфаза заменить реторикою поддельной наивности и
остроумия, каким наградила его скупая природа. Естественно, что все приходит
в восторг от такой _невидали_ и _небывальщины_: должно было приглядеться к
ней (а для этого нужно было время и время), чтобы увидеть ее
незначительность и пустоту. И пригляделись; но тогда еще наши литературные
авторитеты сокрушались медленно: их и не читали, а все-таки хвалили по
преданию и ленивой привычке. И вот Батюшков, поэт с большим дарованием и с
художественным тактом, бессознательно преклоняясь перед всемогущею тогда
силой предания, воспел Богдановича, как любимца муз и граций, с которыми у
певца "Душеньки" не было ничего общего {4}. Ведь Дмитриев говорил же о
Хераскове:

Пускай от зависти сердца зоилов ноют;
Хераскову они вреда не нанесут:
Владимир, Иоанн щитом его покроют
И в храм бессмертья проведут {5}.

Воейков (во время _о_но, тоже литературная и поэтическая знаменитость)
провозглашал:

Херасков, _наш Гомер_, воспевший древни браyи,
России торжество, падение Казани... {6}

А теперь? - Увы! - Sic transit gloria mundi! {Так проходит мирская
слава! (лат.). - Ред.} ... Успеху "Душеньки" много способствовал и ее
вольный, шаловливый тон, столь противоположный чопорности литературных
приличий того времени. Этому же обстоятельству много обязаны были своим
успехом и сказки Дмитриева "Причудница" и "Модная жена", которые, впрочем,
по литературному достоинству гораздо выше "Душеньки". Однако ж поэма
Богдановича все-таки замечательное произведение, как факт истории русской
литературы: она была шагом вперед и для языка, и для литературы, и для
литературного образования нашего общества. Кто занимается русскою
литературою как предметом изучения, а не одного удовольствия, тому - еще
более записному литератору - стыдно не прочесть "Душеньки" Богдановича. - Но
безотносительных достоинств она не имеет никаких, и в наше время нет ни
малейшей возможности читать ее для удовольствия.
А между тем "Душенька" до сих пор все печатается новыми изданиями;
мелкие книжные торговцы сделали ее постоянным средством для своих
спекуляций. И это очень понятно. У нас есть особый класс читателей: это
люди, только что начинающие читать, вместе с переменою национального
сермяжного кафтана на что-то среднее между купеческим длиннополым сюртуком и
фризовою шинелью. Обыкновенно они начинают с "Милорда английского" {7} и
"Потерянного рая" (неистовым образом переведенного прозою с какого-то
реторического французского перевода) {8}, "Письмовника" Курганова,
"Душеньки" и басен Хемницера, - этими же книгами и оканчивают, всю жизнь
перечитывая усладительные для их грубого и необразованного вкуса творения.
Потому-то эти книги и издаются почти ежегодно нашими сметливыми книжными
торговцами.
Новое издание "Душеньки" очень скромно и ужасно безвкусно. Корректура
неисправна. Приложений нет никаких.