- Эй, земляк, давай я лошадь-то куплю! - снова закричал Матюшка, - не
грусти; что голову повесил? сколько спросил? сколько хошь, столько и дам:
чур, мотри, твои могарычи, а деньги за лошадь, как помру.
- Чего вы привязались ко мне? ну, чего вам от меня надыть? - сказал с
сердцем Антон и сделал шаг вперед. По всему видно было, что бедняга уже
давным-давно вышел из себя и выжидал только случая выместить на ком-нибудь
свою досаду.
Севка и Матюшка сделали вид, как будто испугались, и отскочили назад;
толпа, расположенная к ним прибаутками, которые рассыпал Матюшка, заслонила
их и разразилась громким, продолжительным хохотом. Ободренный этим, Матюшка
высунул вперед черную кудрявую свою голову и заорал во все горло:
- Гей! земляк всех избил в один синяк!.. братцы, ребята, это, вишь, наш
бурмистр, ишь какой мигач, во всем под стать пегой своей кобыле, молодец к
молодцу... ворон, вишь, приехал на ней обгонять... Эй, эй! Фалалей, мотри,
мотри, хвост-ат у клячи оторвался, ей-богу, право, оторвался... ей, го...
го... го... го...
Антон в это время следовал за рыженькими своими приятелями, которые
почти против воли тащили его на другой конец поля. К ним тотчас же
подскочили три цыгана.
- Что, добрый человек, лошадь твоя?
- Моя.
- Продаешь?
- Мотри не продавай, - снова шепнули Антону рыженькие, - народ бедовый,
как раз завертят.
- Продаю, - отвечал нерешительно Антон и в то же время поглядел с
беспокойством на приятелей.
Тогда один из цыган, дюжий, рослый мужчина в оборванных плисовых
шароварах и синем длинном балахоне с цветными полотняными заплатами,
подбежал к пегашке, раздвинул ей губы, потом поочередно поднял ей одну ногу
за другой и, ударив ее в бок сапогом, как бы для окончательного испытания,
сказал товарищам:
- Лачи грай, ян таранчинас, шпал, ды герой лачи! (Добрый конь, давайте,
братцы, торговать, смотри: ноги хороши больно.)
- Мычынав курано (как будто старенька), - отвечали те, - а нанано -
пробине, пробине (а все попробуем).
И все трое принялись осматривать лошадь. Разумеется, удары в бок, как
необходимейшее условие в таком деле, не заставили себя дожидаться.
- Что стоит? - спросил первый цыган.
- Семьдесят рублев, - отвечали равнодушно и как бы из милости рыженькие
спутники Антона, отводя его в сторону и принимаясь нашептывать ему на ухо.
Цыгане засмеялись.
- А саранда рубли крууг, де гаджо лове ватопаш, сытуте лове? (А сорок
рублей стоит, да мужик отдаст за половину: деньги у вас есть?) - сказал
первый.
- Сы (есть), - отвечали те.
- Лачи (ладно). Ну, братцы, и ты, добрый человек, - продолжал тот,
указывая на лошадь с видом недовольным, - дорого больно просишь; конь-то
больно изъезжен, стар; вот и ребята то же говорят...
- Да чуть ли еще не с норовом, - подхватил цыган, глядя пегашке в
зубы, - ишь, верхний-то ряд вперед выпучился... а ты семьдесят рублев
просишь... нет, ты скажи нам цену по душе; нынче, брат, не то время, - корм
коня дороже... по душе скажи...
- Сколько же по-вашему? - спросил Антон.
- Да что тут долго толковать, мы в деньгах не постоим, надо поглядеть
сперва ходу, как бежит... был бы конь добрый, цену дадим не обидную... веди!
Рыженькие отвели Антона в сторону.
- Экой ты, брат... мотри не поддавайся... не купят, право слово, не
купят, попусту только загоняешь лошадь и сам измаешься... говорим, найдем
завтра покупщика... есть у нас на примете... вот уж ты сколько раз водил, не
купили, и теперь не купят, не такой народ; тебе, чай, не первинка... -
твердили они ему.
- Спасибо, родные, за доброе, ласковое ваше слово, да, вишь, дело-то
мое захожее.
- Вот по той причине мы те и толкуем, на волоку и по волоку - надо дело
рассуждать.
- Господь их ведает, может, и по честности станут цену давать; мне,
братцы, така-то, право, тоска пришла, что хошь бы сбыть ее с рук скорей.
- Пожалуй, ступай себе; а только, право, попусту сходишь.
Антон взял пегашку под уздцы и, сопровождаемый цыганами, повел ее к
стороне харчевен, откуда должен был, по обыкновению, начаться бег. Рыженькие
пошли за ними. Пройдя шагов двадцать, они проворно обернулись назад и подали
знак двум другим мужикам, стоявшим в отдалении с лошадьми, чтобы следовали
за ними; те тотчас же тронулись с места и начали огибать поле; никто не
заметил этих проделок, тем менее Антон. Видно было по всему, что он уже
совсем упал духом; день пропал задаром: лошадь не продана, сам он измучился,
измаялся, проголодался; вдобавок каждый раз, как являлся новый покупщик и
дело, по-видимому, уже ладилось, им овладевало неизъяснимо тягостное
чувство: ему становилось все жальче и жальче лошаденку, так жаль, что в эту
минуту он готов был вернуться в Троскино и перенести все от Никиты Федорыча,
чтобы только не разлучаться с нею; но теперь почему-то заболело еще пуще по
ней сердце; предчувствие ли лиха какого или что другое, только слезы так вот
и прошибали ресницы, и многих усилий стоило бедному Антону, чтобы не
зарыдать вслух.
|
Просмотров: