Ярмарка
Городишко, где происходит ярмарка, принадлежал к самым ничтожным уездным городам губернии. Глядя на него в обыкновенное время, нельзя даже подумать, чтоб он мог служить целью какой бы то ни было поездки; он являлся скорее на пути как средство ехать далее; куда ни глянешь: колеса, деготь, оглобли, кузницы, баранки - и только; так разве перехватить кой-чего на скорую руку, подмазать колеса, сесть, и снова в дорогу. Но в ярмарочную пору, и особенно осенью, он принимал такую оживленную, разнообразную наружность, что трудно даже было узнать его. И не мудрено: сколько ни находится в околотке мужичков с залежными гривнами и пятаками, с припасенными про случай ржицею, гречею, мукою и сеном, все окрестные купцы, барышники, мещане, промышленники всякого рода и сброда - все стекалось сюда, кто для барышей и дела, а кто, как водится, погулять, поглазеть да мошну повытрясти. Впрочем, и то сказать надо: есть на что посмотреть, есть что и купить в "коренную ярмарку"*. Сколько одних навесов, яток, строек, шатров понаставлено не только на площадке, но даже по всем переулкам, закоулкам, по всему скату горы, вплоть до самого берега! И чего уж нет-то под ними, какого надо еще добра и товара? Тут пестрыми группами возносятся кубышки, крыночки, ложки кленовые, бураки берестовые, чашки липовые золоченые суздальские, жбанчики и лагунчики березовые, горшки, и горшки-то все какие - муравленые коломенские! Там целые горы жемков, стручьев, орехов, мякушек, сластей паточных-медовых, пряников, писанных сусальным золотцом... Здесь мечутся в глаза яркою рябизною своею полосушки, набойки, холстинки, миткали всякие... А сколько платков, и сизых, и желтых, и алых, с разводами и городочками, развеваются по воздуху! Сколько александровки, кумачу, ситцев московских, стеклярусу!.. А сколько костромского товару: запонок, серег оловянных под фольгою и тавлинок под слюдою! - кажись, на весь бы свет с залишком стало. ______________ * Так называются вообще в средней России осенние ярмарки. (Прим. автора.)
Поглядите-ка теперь, сколько посреди всего этого народу движется, толкается и суетится! какая давка, теснота! То прихлынут в одну сторону, то в другую, а то и опять сперлись все на одном месте - хоть растаскивай! Крик, шум, разнородные голоса и восклицания, звон железа, вой, блеянье, топот, ржание, хлопанье по рукам, и все это сливается в какой-то общий нестройный гам, из которого выхватываешь одни только отрывчатые, несвязные речи... Прислушайтесь: "Ой, батюшки, давят! Ой, голубчики, давят!" - пронзительно взвизгивает толстая мещанка в мухояровой душегрейке на заячьем меху. "Ой, родимые, отпустите! Проклятый - чего лезешь!.." - и вслед за тем раздается подле густой бас: "А сама чего топыришься... Ну, ну, не больно пихайся, я и сам горазд..." - "Ах ты, такой-сякой, общипанец..." Но тут голос мещанки покрывается рассыпчатым дребезжаньем торговки: "Купчиха! голубушка! на баранки, на баранки, сама пекла! На сайку, на горячу, сама пекла, на сайку..." - "По лук, по лук!" - слышится вслед за этим. "Э! лачи грай! тамар у девел, течурасса ман!" (э! добрая лошадь, убей меня бог, украл бы). - "Авен, авен-те кинас!" (пойдемте торговать!) - кричат в отдалении цыгане. "Что покупаете? Ситцы-с, канифасы, нанки, выбойки!.. у нас брали, пожалуйте!.." - "Эх, солнышко садится, а у меня в мошне ничего не шевелится!" - раздается где-то в стороне. "Иван Трофимыч! Иван Трофимыч! где, вы говорили, гребенки продают?.. Ой! ой! давят!.. Иван Трофимыч, не отставайте!" - и толпа дворовых девок, разряженных в пух и в прах, кидается сломя голову к высокому лакею со встрепанной манишкой. "Сюда, сюда, Анна Андреевна, не опасайтесь-с, ничего-с... Марфа Васильевна, не отставайте, город помещенье болыпое-с, долго ли потеряться..." - "По клюкву, по ягодку по клюкву!" - "Помилуй, Христов ты человек, сам гляди, нынешнее!" - "Черно больно..." - "Како черно, где оно черно? Ну, где? Сено что ни есть свежее, звонкое сено, духовитое..." - "Спиридоныч, а Спиридоныч! купи девке-те коты-те, ишь воет, ажно душу дерет". Звуки гармоники и удалая песня заглушают на мгновение все голоса. "Севка, а Севка! припрем-ка вон ту купчиху-то, что больно топырится..." - "И то, и то, напирай сильнее, Митюха, ну, не робей!" - "Ой, батюшки, давят! Ой, голубчики, давят!" - снова вопиет на всю ярмарку мещанка в душегрейке на заячьем меху. "Ишь, чертова кукла, как воет; а ну-кась, Севка, катнем-ка еще..." - "Ну, черт с ней! Знаешь что, Матюшка, пойдем-ка, брат, на конную, нашлялись здесь вволюшку..." - "На нашу долюшку! Ну, Севка, пойдем... Эй, стой! Вон, кажись, сцепились - драка; ступай сюда!" Долговязый белокурый парень стоит, оскалив зубы, перед седым стариком, увешанным кнутами, варежками, кушаками, который ругается на все бока и чуть не лезет парню в бороду.
|