- На Емельяновке-то?
- А хоть бы и на Емельяновке...
- Сходнее, Аксентий Семеныч...
- Как сходнее?.. за восемнадцать-то верст сходнее?..
- Оно, что баить, далече, да на Емельяновке-то за помол берут с нас
хлебом, а ты, вишь, требуешь деньгами... да еще пятак с воза набавил... сам
порассуди, откуда их взять... наше дело знамо какое...
- Ладно, ладно... ну, а зачем же подзадоривал Федосея да Ивана Галку
ездить на Емельяновку?..
- Да когда я их подзадоривал?.. что ты?..
- А то кто же? Ты первый из троскинских поехал...
- Знать, сами проведали...
- Сами проведали! То-то, шишковато больно говоришь; ты говори, да не
ври, не вечор я родился, - что, думаешь, не знаю!
- Чтоб мне век от добрых людей добра не видать, Аксентий Семеныч, коли
я им хошь слово какое сказал...
- Ладно, брат, толкуй дьяковой кобыле; я думал по чести вести с тобой
дело, а ты вот на что пустился! других еще стал подзадоривать... Ладно же, -
вскричал мельник, мгновенно разгорячаясь, - коли так, отколе хошь возьми, а
деньги мои подай! подай мои деньги!.. не то прямо пойду в контору... Никита
Федорыч не свой брат... как раз шкуру-то вылущит! погоди, я ж те покажу!
Сказав это, мельник дернул вожжи и поехал далее. Смущение и досада,
овладевшие Антоном при этой встрече, уступили место тяжкому горю.
Обстоятельство это показывало ему в самых резких и сокрушительных чертах и
без того уже горькую его долю. Он уже не глазел теперь по сторонам; понурив
голову, смотрел он печально на бежавшую под его ногами дорогу, и не раз
тяжкий вздох вырывался из груди бедного мужика. Таким-то образом, сам почти
не замечая этого, выехал он на большую дорогу. Тут Антон невольно должен был
оставить свои думы и заботиться исключительно о настоящем своем положении.
Дорога, размытая осенними ливнями, обратилась в сплошную топь; стада
волов, которых прогоняют обыкновенно без разбора, где ни попало, замесили ее
и делали решительно непроходимою; стоило только зазеваться раз, чтобы
окончательно посадить и лошадь и воз или самому завязнуть. Сколько ни
оглядывался Антон, не замечал ни верст, ни вала, ни ветелок, которые
обозначили бы границу: просто-попросту тянулось необозримое поле посреди
других полей и болот; вся разница состояла только в том, что тут по всем
направлениям виднелись глубокие ямы, котловины, "черторои",
свидетельствовавшие беспрестанно, что здесь засел воз или лошадь; это были
единственные признаки столбовой дороги. Местами, впрочем, заметны были следы
чьего-то заботливого попечения: целые груды хвороста и мелкого леса
воздвигались, как бы предохраняя путника от трясины или топи; но путники, в
числе их, разумеется, и Антон, старались по возможности объезжать их; даже
кляча последнего с необыкновенною тщательностью обходила эти поправки,
догадываясь, вероятно, глупым своим инстинктом, что тут-то легче всего
сломить ногу или шею.
Спустя немного времени Антон встретил длинную вереницу баб в белых
платках и таких же балахонах, делавших их владелиц издали похожими на
привидения. Они тянулись одна за одной гуськом по дороге. У каждой была
клюка и берестовая котомка с прицепленною к ней парою лаптей за плечами. Все
от первой до последней шли босиком.
- А что, бабушка, вы небось из города? - спросил Антон у старушки,
сгорбленной и едва передвигавшей от стужи ноги.
- Из города, касатик.
- Что, много небось на ярманке нашего брата с лошадьми?..
- А не знаю, кормилец, - отвечала она, кланяясь, - кто их знает: мы не
здешние...
- Да вы отколе?
- Сдалече, родимый: мы каширские... идем в Воронеж на богомолье...
- По своей охоте... идете? - спросил рассеянно мужик.
- По своей.
Антон вздохнул и почесал затылок.
- Э! - произнес он, махнув рукою.
- О чем спрашиваешь, касатик? - сказала другая богомолка, помоложе
первой.
|
Просмотров: