- Не подобает здесь пить. - Это - верно! - забормотал он, подумав. - Нужно выйти на двор, - это верно! - Что ж вы будете - сидя читать? - Я? А я... не буду, читай ты... я - не в себе... да! "Попраша мя врази мои весь день яко мнози борющия мя с высоты" - а по сему я несколько выпил." Он сунул книгу в живот мне и, наклонив голову, тяжело закачал ею. - Умирают люди один за другим, а на земле всё ж таки тесно... умирают люди, не видя добра себе... - Это не Псалтырь, - сказал я, посмотрев книгу. - Врешь! - Глядите. Он отмахнул крышку переплета и, водя свечою над страницей, прочитал красные буквы. - Окто-их... Очень удивился. - Окто их? Это...как-же? Ну-ну, вот что случилось... Ведь и величина другая - Псалтырь - коротенький, толстый, а это... это с того, что я торопился... Ошибка словно отрезвила его, он встал, подвинулся к покойнику и, придерживая бороду, наклонился над ним. - Извини, Василь... что ж делать? Выпрямившись, откинул руками назад длинные космы, вынул из кармана бутылку и, воткнув горлышко в рот себе, долго сосал вино, свистя носом. - Хошь? - Я спать хочу, выпью - свалюсь. - А и вались... - А читать? - Кому здесь нужно, чтоб ты бормотал слова, которых не понимаешь? Сел на лавку, согнулся, взял голову в руки и замолчал. Июльская ночь уже таяла, тьма ее тихо, расползалась по углам, в окно веяло утренней росистой свежестью. Свет двух свеч стал еще более бледен, огни их были как глаза испуганного ребенка. - Жив был ты, Василь, - ворчал дьячок, - было у меня куда ходить, а теперь - некуда мне идти, бо помер последний человек... Господи - где правда твоя? Я сидел у окна, высунув голову на воздух, курил, подремывая, и слушал тяжелые жалобы. - Сглодали жену мою они и меня сожрут, как свиньи капусту... Верно это, Василь... Дьячок снова вынул бутылку, пососал вина, вытер бороду и, наклонясь над покойником, поцеловал его в лоб. - Прощай, друже... Обернулся ко мне, говоря с неожиданной ясностью и силой: - Простой это был человек, незаметный в людях, как грач средь грачей, а был он не грач - белый голубь, и никто того не знал, только я... да!.. И вот - удалился он "от горькие работы фараони", а я - жив, но при смерти душа моя, "истягоша ю и оплеваша врази мои". - Большое горе у вас? Он ответил не сразу и глухо: - Горя у всех больше, чем надо... и у меня столько ж! Твое дойдет до тебя.
|