Старостиха, всхлипывая, крестилась и точно молитву читала, повторяя:
- Ему не надо - кто. Ему ничего не надо! Влажный ветер, стряхивая с
деревьев листья, осыпал ими живых и мертвого.
Хлебников сипло ругался, а дьякон гудел:
- Это всё из-за вас, бабы...
День разгорался ярче, сырой воздух, становясь теплее, обдавал запахом
бани, укропа. Я смотрел на мизинец Тимофея, жалобно высунувшийся из грязи,
на его вспухший затылок, - дождь гладко причесал жесткие волосы, и под ними
было видно синюю кожу.
- А где Кешин? - вдруг закричал огородник. - Зовите его!
- Сейчас я схожу, - услужливо предложил дьякон и пошел, тяжело шлепая
по лужам босыми ногами. Я отправился за ним. На дворе дьякон тихонько
сказал мне:
- Конечно, - это Хлебников... верно?
Я промолчал.
- Ты как думаешь?
- Не знаю кто...
- И я не знаю, конечно. Кто-нибудь убил же! Без озлобления - не
убьешь. А кто злобился на него? Ага!
Дверь в квартиру Кешина была не заперта, мы вошли, оглянулись, - в
полутемной комнате было тихо, пусто.
- Где же он? - бормотал дьякон. - Эй, Кешин!
На столе у окна, освещенная солнцем, лежала маленькая книжка, я
взглянул в нее и прочитал на чистой странице крупные угловатые слова:
Об упокоеном новопреставлиннаго раба Семенна.
- Смотри-ко, - сказал я дьякону.
Он взял книжку в руки, приблизил к лицу, прочитал запись вслух и
бросил книжку на стол.
- Обыкновенное поминанье... - Его тоже Семеном зовут.
- Ну, так что? - спросил дьякон и вдруг посерел, вздрогнул, говоря:
- Стой - новопреставленного? Ново...
Он выбежал в сени, на что-то наткнулся там; загремел и дико зарычал:
- У-у...
Потом в двери явилось его туловище, - он, сидя на полу, протягивал
руку куда-то в сторону, пытался выговорить какое-то слово и - не мог, дико
выкатывая обезумевшие глаза.
Я, испуганный, выглянул за дверь, - в темном углу сеней, около кадки с
водою, стоял Кешин, склонив голову на левое плечо, и, высунув язык,
дразнился. Его китайские усы опускались неровно, один торчал выше другого,
и черное лицо его иронически улыбалось. Несколько секунд я присматривался к
нему, догадываясь, что он повесился, но не желая убедиться в этом. Потом
меня вышибло из сеней, точно пробку из бутылки, за мною вылез дьякон, сел
на ступенях крыльца и жалобно забормотал:
- Вот, - а я на Хлебникова подумал... ах, господи! По двору бегали
бабы, на огороде кто-то выл.
- Скорей!
Шел Хлебников, держа в руке грязную галошу, и пророчески, громко
говорил:
- Живущие беззаконно так же и умрут!
- Да будет тебе, Иван Лукич! - заорал дьякон. - Кешин-то повесился...
Какая-то баба охнула, и стало тихо. Хлебников остановился среди двора,
уронил галошу, потом подошел к дьякону и строго сказал:
- А ты, зверь, меня оклеветал вслух, при всех! Меня!
Не заглянув в сени, он сел на крыльцо рядом с дьяконом, успокоительно
говоря:
- Сейчас полиция придет!
Но, высморкавшись, добавил с грустью и благочестиво:
- О господи, векую оставил нас еси? Потом спросил, косясь в темную
дыру сеней:
- На поясе удавился, на шелковом?
Дьякон пробормотал:
- Отстань Христа ради...
|
Просмотров: