Бурлак - замученный такой, лицо тупое, глаза сонные, - без надежд парень. - Хорошо поет, - говорит актриса Орлова, опуская долу свою седую, лохматую голову. - Молчи, - советует дьякон, и все слушают безмолвно, неподвижно. Заходит солнце, в поле, на холмах мусора, лежат красивые отсветы зари, раскаленно сверкают куски жести, стекла. Висят над полем пурпуровые клочья облаков, вдали синей тучей приникла к земле роща. Тихо. Хромой стоит, прижавшись спиною к верее ворот, его смешное лицо как-то вытянулось, расправилось, стало приятнее; его глаза прикрыты, он закинул длинные свой руки за шею, выставив локти, выгнув грудь, он поет удивительно легко, точно жаворонок. Бурлак говорит разбойникам: В белом свете - ни души у меня, Только две сестрицы родные, Одна сестра - моя горькая Нужда, А другая - Недоля моя! - Ишь ты, - вздыхает дьякон, а Орлиха снова бормочет: - Хорошо, очень хорошо! Тимка не обращает внимания на сочувственный шёпот, он, кажется, готов петь до утра. Когда он кончил песню, дьякон сказал, почему-то очень сурово: - Что же ты, дурачина, обручи набиваешь? Тебе надобно в хор поступать... Тимка позевнул и отозвался: - Сопьешься там. Певчие пьют завсегда. - Имей характер! С таким голосом нельзя дурака валять. Учиться надо. - Так я - учусь, - равнодушно сказал Тимка. - В воскресную школу хожу по праздникам. Там нас барыня учит, Марья Тимофеевна, так у нее голосище - куда лучше моего. Я перед ней - котенок! Он говорил о барыне с оживлением, которое трудно было предполагать в нем, но его никто не слушал, кроме старика Кешина, - старый бондарь, сидя на лавке, разглядывал подмастерья озабоченно и серьезно, точно вещь, которую собирался купить. Вдруг над головою Кешина распахнулось окно, и раздался голос Хлебникова: - Вы что же, братия, забыли, что теперь идет час всенощной службы, ведь ныне - суббота. Невежи, бесстыжие рожи! Я молиться встал, а у вас тут... а ты, парень, ая-яй! Не зря тебя господь наказал, болвана... Окно с треском захлопнулось, все молчали. - Хозяин? - спросил Тимка. - Хозяин, - сказал дьякон, а Орлиха прибавила, искривив суровое свое лицо: - Богомолец наш.
|