- Аида, пошляемся по городу!
Небо затянуто серой тучей, моросит дождь, мелкий, точно пыль. Холодно,
сыро и печально. Но Сашка, ничего не видя, кутается в свой легкий, летний
пиджачок и, не умолкая, говорит обо всем, что схватывают его жадные глаза в
окнах магазинов, - о галстухах, револьверах, детских игрушках и дамских
платьях, о машинах, конфектах и церковной утвари. Крупные черные буквы
театральной афиши бросаются в глаза ему.
- "Уриель Акоста" - это я видел! А - ты? Ловко говорит еврей, -
помнишь? Только - всё это неправда: в театре они - один народ, а на улице,
на базаре - другой. Я люблю веселых людей - евреев, татар, ты гляди, как
хорошо татары смеются... Хорошо, когда в театре не настоящее показывают, а
что-нибудь издалека - бояр, иностранцев. А за настоящее - покорно
благодарю, у самих много! Ну, а если настоящее, так уж во всей правде и без
жалости! В театре надо бы детям играть, уж они, когда играют, так
по-настоящему!
- Да ведь ты настоящего не любишь?
- Почему? Ежели интересно, так люблю... Снова выглянуло солнце,
неохотно освещая мокрый город. Мы бродим по улицам до вечерен, а в час,
когда монастырский колокол зовет к службе, - Сашка тащит меня на пустырь, к
забору сада, который принадлежит строгому чиновнику Ренкину, отцу
прекрасной девицы Лизы.
- Погоди меня - ладно? - просит он, вскакивая на забор, точно кошка;
уселся на столбе и тихонько свистит; потом, радостно и вежливо сорвав
картуз с головы, беседует с девицей, невидимой мне, извиваясь и рискуя
свалиться.
- Здрассте, Лизавета Яковлевна!
Мне не слышно, чем отвечают с той стороны забора, но в щель между
досками я вижу сиреневую юбку и тонкую кисть белой руки с большими садовыми
ножницами в ней"
- Нет, - грустно врет Сашка, - не успел, не прочитал, у меня ведь
работа каторжная, ночная, а днем выспаться надо и - товарищи одолевают.
Набираешь букву за буквой и всё думаешь про вас... Да, конечно. Только - я
не очень люблю сплошной шрифт, вот - стихи гораздо легче читать... Можно
спрыгнуть к вам? Почему - нельзя? Некрасов? Да... очень, только у него про
любовь мало говорится... Зачем же вы сердитесь? Подождите, - разве это
обидно? Вы спросили - что мне нравится, а я сказал, что больше всего -
любовь, - она всем нравится... Лизавета же Яковлевна, - постойте...
Он замолчал, свисая в сад, как пустой мешок, потом, выпрямившись,
несколько секунд сидит на заборе унылой вороной, похлопывая козырьком
картуза по колену. Заходящее солнце красиво освещает его рыжие вихры, ветер
ласково треплет их.
- Ушла, - сердито говорит он, спрыгнув на землю. - Обиделась, что я
книгу не прочитал, - чёрт ее дери, книгу! Дала какой-то утюг, - книга!
Полтора вершка толщины... Идем!
|
Просмотров: