Но мы уже подошли к воротам коричневого домика с зелеными ставнями. Сашка, хозяйским пинком ноги, открывает калитку и, ухарски сдвинув картуз набекрень, шествует по двору, засыпанному желтым листом березы, липы и бузины. В глубине двора, приткнувшись к забору сада, торчит баня, обложенная дерном до высоты окон. На крыше ее желто-зеленый мох, над крышей качаются ветви деревьев, неохотно роняя листья. Баня, похожая на жабу, смотрит на нас двумя окнами угрюмо и недоверчиво. Нам открывает дверь дородная женщина лет сорока, с большим рябым лицом и веселыми глазами, ее крупные красные губы ласково улыбаются. - Какие дорогие гости, - поет она, а Сашка, взяв ее за толстые плечи, говорит в лицо ей: - Со днем ангела, Степанида Якимовна, и принямши святых тайн! - Да я не причащалась! - Ну, всё едино! Он троекратно целует ее в губы, потом оба они отирают следы поцелуев, она - ладонью, а Сашка - тульей картуза. В темном передбаннике, заставленном корчагами, корзинами и корытами, возится около самовара дочь Степахи, Паша, подросток; у нее большие, тупо изумленные глаза рахитика и чудесная толотая коса, нежно-золотистого цвета. - С именинницей, Паня! - Ладное - отвечает девочка" - Чучело! - внушает ей Степаха. - Надо сказать благодарствую! - Да - ладно! - с сердцем повторяет девочка. Треть жилища прачки занимает большая печь; там, где когда-то был полок, стоит широкая кровать, в углу, под образами, стол, покрытый -к чаю, у стены широкая скамья, на нее удобно поставить корыто. В открытое окно смотрит глазами нищей мохнатая собака, положив на подоконник тяжелые лапы со сломанными когтями; на окнах - горшки герани и фуксии. - Умеет жить, - говорит Сашка, оглядывая убогую комнату, и подмигивает мне: дескать - это я шучу! Хозяйка озабоченно вынимает из печи пирог и щелкает ногтем по его румяной корке. Паша вносит самовар, светлый, как солнце, и угрюмо косится в сторону Сашки, а он говорит, облизывая губы: - Чёрт! Надо мне жениться - люблю пироги! - Женятся не ради пирогов, - разумно замечает Степаха. - Я понимаю!
|