- Чего изволите?
- Куда это у нас все деньги вышли? Ведь денег-то нет у нас! - спросил
он.
Захар начал шарить в карманах, вынул полтинник, гривенник и положил на
стол.
- Вот, забыл отдать, от перевозки осталось, - сказал он.
- Что ты мне мелочь-то суешь? Ты скажи, куда восемьсот рублей делись?
- Почем я знаю? Разве я знаю, куда вы тратите? Что вы там извозчикам за
коляски платите?
- Да, вот на экипаж много вышло, - вспомнил Обломов, глядя на Захара. -
Ты не помнишь ли, сколько мы на даче отдали извозчику?
- Где помнить? - отозвался Захар. - Один раз вы велели мне тридцать
рублей отдать, так я и помню.
- Что бы тебе записывать? - упрекнул его Обломов. - Худо быть
безграмотным!
- Прожил век и без грамоты, слава богу, не хуже других! - возразил
Захар, глядя в сторону.
"Правду говорит Штольц, что надо завести школу в деревне!" - подумал
Обломов.
- Вон у Ильинских был грамотный-то, сказывали люди, - продолжал Захар,
- да серебро из буфета и стащил.
"Прошу покорнейше! - трусливо подумал Обломов. - В самом деле, эти
грамотеи - все такой безнравственный народ: по трактирам, с гармоникой, да
чаи...
Нет, рано школы заводить!.."
- Ну, куда еще вышли деньги? - спросил он.
- Почем я знаю? Вон, Михею Андреичу дали на даче...
- В самом деле, - обрадовался Обломов, вспомнив про эти деньги. - Так
вот, извозчику тридцать да, кажется, двадцать пять рублей Тарантьеву... Еще
куда?
Он задумчиво и вопросительно глядел на Захара. Захар угрюмо, стороной,
смотрел на него.
- Не помнит ли Анисья? - спросил Обломов.
- Где дуре помнить? Что баба знает? - с презрением сказал Захар.
- Не припомню! - с тоской заключил Обломов. - Уж не воры ли были?
- Кабы воры, так все бы взяли, - сказал Захар уходя.
Обломов сел в кресло и задумался. "Где же я возьму денег? - до
холодного пота думал он. - Когда пришлют из деревни и сколько?"
Он взглянул на часы: два часа, пора ехать к Ольге. Сегодня положенный
день обедать. Он мало-помалу развеселился, велел привести извозчика и поехал
в Морскую.
Он сказал Ольге, что переговорил с братом хозяйки, и скороговоркой
прибавил от себя, что есть надежда на этой неделе передать квартиру.
Ольга поехала с теткой с визитом до обеда, а он пошел глядеть квартиры
поблизости. Заходил в два дома; в одном нашел квартиру в четыре комнаты за
четыре тысячи ассигнациями, в другом за пять комнат просили шесть тысяч
рублей.
- Ужас! ужас! - твердил он, зажимая уши и убегая от изумленных
дворников.
Прибавив к этим суммам тысячу с лишком рублей, которые надо было
заплатить Пшеницыной, он, от страха, не поспел вывести итога и только
прибавил шагу и побежал к Ольге.
Там было общество. Ольга была одушевлена, говорила, пела и произвела
фурор.
Только Обломов слушал рассеянно, а она говорила и пела для него, чтоб
он не сидел повеся нос, опустя веки, чтоб все говорило и пело беспрестанно в
нем самом.
- Приезжай завтра в театр, у нас ложа, - сказала она.
"Вечером, по грязи, этакую даль!" - подумал Обломов, но, взглянув ей в
глаза, отвечал на ее улыбку улыбкой согласия.
- Абонируйся в кресло, - прибавила она, - на той неделе приедут
Маевские; ma tante пригласила их к нам в ложу.
И она глядела ему в глаза, чтоб знать, как он обрадуется.
"Господи! - подумал он в ужасе. - А у меня всего триста рублей денег".
- Вот, попроси барона; он там со всеми знаком, завтра же пошлет за
креслами.
И она опять улыбнулась, и он улыбнулся глядя на нее, и с улыбкой просил
барона; тот, тоже с улыбкой, взялся послать за билетом.
- Теперь в кресле, а потом, когда ты кончишь дела, - прибавила Ольга, -
ты уж займешь по праву место в нашей ложе.
И окончательно улыбнулась, как улыбалась, когда была совершенно
счастлива.
Ух, каким счастьем вдруг пахнуло на него, когда Ольга немного
приподняла завесу обольстительной дали, прикрытой, как цветами, улыбками!
Обломов и про деньги забыл; только когда, на другой день утром, увидел
мелькнувший мимо окон пакет братца, он вспомнил про доверенность и просил
Ивана Матвеевича засвидетельствовать ее в палате. Тот прочитал доверенность,
объявил, что в ней есть один неясный пункт, и взялся прояснить.
Бумага была вновь переписана, наконец засвидетельствована и отослана на
почту. Обломов с торжеством объявил об этом Ольге и успокоился надолго.
Он радовался, что до получения ответа квартиры приискивать не
понадобится и деньги понемногу заживаются.
"Оно бы и тут можно жить, - думал он, - да далеко от всего, а в доме у
них порядок строгий и хозяйство идет славно".
В самом деле, хозяйство шло отлично. Хотя Обломов держал стол особо, но
глаз хозяйки бодрствовал и над его кухней.
Илья Ильич зашел однажды в кухню и застал Агафью Матвеевну с Анисьей
чуть не в объятиях друг друга.
Если есть симпатия душ, если родственные сердца чуют друг друга
издалека, то никогда это не доказывалось так очевидно, как на симпатии
Агафьи Матвеевны и Анисьи. С первого взгляда, слова и движения они поняли и
оценили одна другую.
По приемам Анисьи, по тому, как она, вооруженная кочергой и тряпкой, с
засученными рукавами, в пять минут привела полгода нетопленую кухню в
порядок, как смахнула щеткой разом пыль с полок, со стен и со стола; какие
широкие размахи делала метлой по полу и по лавкам; как мгновенно выгребла из
печки золу - Агафья Матвеевна оценила, что такое Анисья и какая бы она
великая сподручница была ее хозяйственным распоряжениям. Она дала ей с той
поры у себя место в сердце.
И Анисья, в свою очередь, поглядев однажды только, как Агафья Матвеевна
царствует в кухне, как соколиными очами, без бровей, видит каждое неловкое
движение неповоротливой Акулины; как гремит приказаниями вынуть, поставить,
подогреть, посолить, как на рынке одним взглядом и много-много
прикосновением пальца безошибочно решает, сколько курице месяцев от роду,
давно ли уснула рыба, когда сорвана с гряд петрушка или салат, - она с
удивлением и почтительною боязнью возвела на нее глаза и решила, что она,
Анисья, миновала свое назначение, что поприще ее - не кухня Обломова, где
торопливость ее, вечно бьющаяся, нервическая лихорадочность движений
устремлена только на то, чтоб подхватить на лету уроненную Захаром тарелку
или стакан, и где опытность ее и тонкость соображений подавляются мрачною
завистью и грубым высокомерием мужа. Две женщины поняли друг друга и стали
неразлучны.
Когда Обломов не обедал дома, Анисья присутствовала на кухне хозяйки и,
из любви к делу, бросалась из угла в угол, сажала, вынимала горшки, почти в
одно и то же мгновение отпирала шкаф, доставала что надо и захлопывала
прежде, нежели Акулина успеет понять, в чем дело.
Зато наградой Анисье был обед, чашек шесть кофе утром и столько же
вечером и откровенный, продолжительный разговор, иногда доверчивый шопот с
самой хозяйкой.
Когда Обломов обедал дома, хозяйка помогала Анисье, то есть указывала,
словом или пальцем, пора ли или рано вынимать жаркое, надо ли к соусу
прибавить немного красного вина или сметаны, или что рыбу надо варить не
так, а вот как...
И боже мой, какими знаниями поменялись они в хозяйственном деле, не по
одной только кулинарной части, но и по части холста, ниток, шитья, мытья
белья, платьев, чистки блонд, кружев, перчаток, выведения пятен из разных
материй, также употребления разных домашних лекарственных составов, трав -
всего, что внесли в известную сферу жизни наблюдательный ум и вековые опыты!
Илья Ильич встанет утром часов в девять, иногда увидит сквозь решетку
забора мелькнувший бумажный пакет под мышкой уходящего в должность братца,
потом примется за кофе. Кофе все такой же славный, сливки густые, булки
сдобные, рассыпчатые.
Потом он примется за сигару и слушает внимательно, как тяжело кудахтает
наседка, как пищат цыплята, как трещат канарейки и чижи. Он не велел убирать
их. "Деревню напоминают, Обломовку", - сказал он.
Потом сядет дочитывать начатые на даче книги, иногда приляжет небрежно
с книгой на диван и читает.
Тишина идеальная: пройдет разве солдат какой-нибудь по улице или кучка
мужиков, с топорами за поясом. Редко-редко заберется в глушь разносчик и,
остановясь перед решетчатым забором, с полчаса горланит: "Яблоки, арбузы
астраханские" - так, что нехотя купишь что-нибудь.
Иногда придет к нему Маша, хозяйская девочка, от маменьки, сказать, что
грузди или рыжики продают: не велит ли он взять кадочку для себя, или
зазовет он к себе Ваню, ее сына, спрашивает, что он выучил, заставит
прочесть или написать и посмотрит, хорошо ли он пишет и читает.
Если дети не затворят дверь за собой, он видит голую шею и мелькающие,
вечно движущиеся локти и спину хозяйки.
Она все за работой, все что-нибудь гладит, толчет, трет и уже не
церемонится, не накидывает шаль, когда заметит, что он видит ее сквозь
полуотворенную дверь, только усмехнется и опять заботливо толчет, гладит и
трет на большом столе.
Он иногда с книгой подойдет к двери, заглянет к ней и поговорит с
хозяйкой.
- Вы все за работой! - сказал он ей однажды.
Она усмехнулась и опять заботливо принялась вертеть ручку кофейной
мельницы, и локоть ее так проворно описывал круги, что у Обломова рябило в
глазах.
- Ведь вы устанете, - продолжал он.
- Нет, я привыкла, - отвечала она, треща мельницей.
- А когда нет работы, что ж вы делаете?
- Как нет работы? Работа всегда есть, - сказала она. - Утром обед
готовить, после обеда шить, а к вечеру ужин.
- Разве вы ужинаете?
- Как же без ужина? ужинаем. Под праздник ко всенощной ходим.
- Это хорошо, - похвалил Обломов. - В какую же церковь?
- К рождеству: это наш приход.
- А читаете что-нибудь?
Она поглядела на него тупо и молчала.
- Книги у вас есть? - спросил он.
- У братца есть, да они не читают. Газеты из трактира берем, так иногда
братец вслух читают... да вот у Ванечки много книг.
- Ужель же вы никогда не отдыхаете?
- Ей-богу, правда!
- И в театре не бываете?
- Братец на святках бывают.
- А вы?
- Когда мне? А ужин как? - спросила она, боком поглядев на него.
- Кухарка может без вас...
- Акулина-то! - с удивлением возразила она. - Как же можно? Что она
сделает без меня? Ужин и к завтрему не поспеет. У меня все ключи.
Молчание. Обломов любовался ее полными, круглыми локтями.
- Как у вас хороши руки, - вдруг сказал Обломов, - можно хоть сейчас
нарисовать.
Она усмехнулась и немного застыдилась.
- Неловко с рукавами, - оправдывалась она, нынче ведь вон какие пошли
платья, рукава все выпачкаешь.
И замолчала. Обломов тоже молчал.
- Вот только домелю кофе, - шептала про себя хозяйка, - сахар буду
колоть. Еще не забыть за корицей послать.
- Вам бы замуж надо выйти, - сказал Обломов, - вы славная хозяйка.
Она усмехнулась и стала пересыпать кофе в большую стеклянную банку.
- Право, - прибавил Обломов.
- Кто меня с детьми-то возьмет? - отвечала она и что-то начала считать
в уме.
- Два десятка... - задумчиво говорила она, - ужели она их все положит?
- И, поставив в шкаф банку, побежала в кухню. А Обломов ушел к себе и стал
читать книгу...
- Какая еще свежая, здоровая женщина и какая хозяйка! Право бы, замуж
ей... - говорил он сам себе и погружался в мысль... об Ольге.
Обломов в хорошую погоду наденет фуражку и обойдет окрестность; там
попадет в грязь, здесь войдет в неприятное сношение с собаками и вернется
домой.
А дома уж накрыт стол, и кушанье такое вкусное, подано чисто. Иногда
сквозь двери просунется голая рука с тарелкой - просят попробовать
хозяйского пирога.
- Тихо, хорошо в этой стороне, только скучно! - говорил Обломов, уезжая
в оперу.
Однажды, воротясь поздно из театра, он с извозчиком стучал почти час в
ворота; собака, от скаканья на цепи и лая, потеряла голос. Он иззяб и
рассердился, объявив, что съедет на другой же день. Но и другой, и третий
день, и неделя прошла - он еще не съезжал.
Ему было очень скучно не видеть Ольги в неположенные дни, не слышать ее
голоса, не читать в глазах все той же, неизменяющейся ласки, любви, счастья.
Зато в положенные дни он жил, как летом, заслушивался ее пения или
глядел ей в глаза; а при свидетелях довольно было ему одного ее взгляда,
равнодушного для всех, но глубокого и знаменательного для него.
По мере того, однакож, как дело подходило к зиме, свидания их
становились реже наедине. К Ильинским стали ездить гости, и Обломову по
целым дням не удавалось сказать с ней двух слов. Они менялись взглядами. Ее
взгляды выражали иногда усталость и нетерпение.
Она с нахмуренными бровями глядела на всех гостей. Обломов раза два
даже соскучился и после обеда однажды взялся было за шляпу.
- Куда? - вдруг с изумлением спросила Ольга, очутясь подле него и
хватая за шляпу.
- Позвольте домой...
- Зачем? - спросила она. Одна бровь у ней лежала выше другой. - Что вы
станете делать?
- Я так... - говорил он, едва тараща глаза от сна.
- Кто ж вам позволит? Уж не спать ли вы собираетесь? - спрашивала она,
строго поглядев ему попеременно в один глаз, потом в другой.
- Что вы! - живо возразил Обломов. - Спать днем! Мне просто скучно.
И он отдал шляпу.
|
Просмотров: