На другой день он, с листом гербовой бумаги, отправился в город,
сначала в палату, и ехал нехотя, зевая и глядя по сторонам. Он не знал
хорошенько, где палата, и заехал к Ивану Герасимычу спросить, в каком
департаменте нужно засвидетельствовать.
Тот обрадовался Обломову и без завтрака не хотел отпустить. Потом
послал еще за приятелем, чтоб допроситься от него, как это делается, потому
что сам давно отстал от дел.
Завтрак и совещание кончились в три часа, в палату идти было поздно, а
завтра оказалась суббота - присутствия нет, пришлось отложить до
понедельника.
Обломов отправился на Выборгскую сторону, на новую свою квартиру. Долго
он ездил между длинными заборами по переулкам. Наконец отыскал будочника;
тот сказал, что это в другом квартале, рядом, вот по этой улице - и он
показал еще улицу без домов, с заборами, с травой и с засохшими колеями из
грязи.
Опять поехал Обломов, любуясь на крапиву у заборов и на выглядывавшую
из-за заборов рябину. Наконец будочник указал на старый домик на дворе,
прибавив:
"Вот этот самый".
"Дом вдовы коллежского секретаря Пшеницына", - прочитал Обломов на
воротах и велел въехать на двор.
Двор величиной был с комнату, так что коляска стукнула дышлом в угол и
распугала кучу кур, которые с кудахтаньем бросились стремительно, иные даже
в лет, в разные стороны; да большая черная собака начала рваться на цепи
направо и налево, с отчаянным лаем, стараясь достать за морды лошадей.
Обломов сидел в коляске наравне с окнами и затруднялся выйти. В окнах,
уставленных резедой, бархатцами и ноготками, засуетились головы. Обломов
кое-как вылез из коляски; собака пуще заливалась лаем.
Он вошел на крыльцо и столкнулся с сморщенной старухой, в сарафане, с
заткнутым за пояс подолом:
- Вам кого? - спросила она.
- Хозяйку дома, госпожу Пшеницыну.
Старуха потупила с недоумением голову.
- Не Ивана ли Матвеича вам надо? - спросила она. - Его нет дома; он еще
из должности не приходил.
- Мне нужно хозяйку, - сказал Обломов.
Между тем в доме суматоха продолжалась. То из одного, то из другого
окна выглянет голова; сзади старухи дверь отворялась немного и затворялась;
оттуда выглядывали разные лица.
Обломов обернулся: на дворе двое детей, мальчик и девочка, смотрят на
него с любопытством.
Откуда-то появился сонный мужик в тулупе и, загораживая рукой глаза от
солнца, лениво смотрел на Обломова и на коляску.
Собака все лаяла густо и отрывисто, и, только Обломов пошевелится или
лошадь стукнет копытом, начиналось скаканье на цепи и непрерывный лай.
Через забор, направо, Обломов видел бесконечный огород с капустой,
налево, через забор, видно было несколько деревьев и зеленая деревянная
беседка.
- Вам Агафью Матвеевну надо? - спросила старуха. - Зачем?
- Скажи хозяйке дома, - говорил Обломов, - что я хочу с ней видеться: я
нанял здесь квартиру...
- Вы, стало быть, новый жилец, знакомый Михея Андреича? Вот погодите, я
скажу.
Она отворила дверь, и от двери отскочило несколько голов и бросилось
бегом в комнаты. Он успел увидеть какую-то женщину, с голой шеей и локтями,
без чепца, белую, довольно полную, которая усмехнулась, что ее увидел
посторонний, и тоже бросилась от дверей прочь.
- Пожалуйте в комнату, - сказала старуха воротясь, ввела Обломова чрез
маленькую переднюю в довольно просторную комнату и попросила подождать. -
Хозяйка сейчас выйдет, - прибавила она.
"А собака-то все еще лает", - подумал Обломов, оглядывая комнату.
Вдруг глаза его остановились на знакомых предметах: вся комната
завалена была его добром. Столы в пыли; стулья, грудой наваленные на
кровать; тюфяки, посуда в беспорядке, шкафы.
- Что ж это? И не расставлено, не прибрано? - сказал он. - Какая
гадость!
Вдруг сзади его скрипнула дверь, и в комнату вошла та самая женщина,
которую он видел с голой шеей и локтями.
Ей было лет тридцать. Она была очень бела и полна в лице, так что
румянец, кажется, не мог пробиться сквозь щеки. Бровей у нее почти совсем не
было, а были на их местах две немного будто припухлые, лоснящиеся полосы, с
редкими светлыми волосами. Глаза серовато-простодушные, как и все выражение
лица; руки белые, но жесткие, с выступившими наружу крупными узлами синих
жил.
Платье сидело на ней в обтяжку: видно, что она не прибегала ни к какому
искусству, даже к лишней юбке, чтоб увеличить объем бедр и уменьшить талию.
От этого даже и закрытый бюст ее, когда она была без платка, мог бы
послужить живописцу или скульптору моделью крепкой, здоровой груди, не
нарушая ее скромности. Платье ее, в отношении к нарядной шали и парадному
чепцу, казалось старо и поношено.
Она не ожидала гостей, и когда Обломов пожелал ее видеть, она на
домашнее будничное платье накинула воскресную свою шаль, а голову прикрыла
чепцом.
Она вошла робко и остановилась, глядя застенчиво на Обломова.
Он привстал и поклонился.
- Я имею удовольствие видеть госпожу Пшеницыну? - спросил он.
- Да-с, - отвечала она. - Вам, может быть, нужно с братцем поговорить?
- нерешительно спросила она. - Они в должности, раньше пяти часов не
приходят.
- Нет, я с вами хотел видеться, - начал Обломов, когда она села на
диван, как можно дальше от него, и смотрела на концы своей шали, которая,
как попона, покрывала ее до полу. Руки она прятала тоже под шаль.
- Я нанял квартиру; теперь, по обстоятельствам, мне надо искать
квартиру в другой части города, так я пришел поговорить с вами...
Она тупо выслушала и тупо задумалась.
- Теперь братца нет, - сказала она потом.
- Да ведь этот дом ваш? - спросил Обломов.
- Мой, - коротко отвечала она.
- Так я и думал, что вы сами можете решить...
- Да вот братца-то нет; они у нас всем заведовают, - сказала она
монотонно, взглянув в первый раз на Обломова прямо и опустив опять глаза на
шаль.
"У ней простое, но приятное лицо, - снисходительно решил Обломов, -
должно быть, добрая женщина!" В это время голова девочки высунулась из
двери.
Агафья Матвеевна с угрозой, украдкой кивнула ей головой, и она
скрылась.
- А где ваш братец служит?
- В канцелярии.
- В какой?
- Где мужиков записывают... я не знаю, как она называется.
Она простодушно усмехнулась, и в ту же минуту опять лицо ее приняло
свое обыкновенное выражение.
- Вы не одни живете здесь с братцем? - спросил Обломов.
- Нет, двое детей со мной, от покойного мужа: мальчик по восьмому году
да девочка по шестому, - довольно словоохотливо начала хозяйка, и лицо у ней
стало поживее, - еще бабушка наша, больная, еле ходит, и то в церковь
только; прежде на рынок ходила с Акулиной, а теперь с Николы перестала: ноги
стали отекать. И в церкви-то все больше сидит на ступеньке. Вот и только.
Иной раз золовка приходит погостить да Михей Андреич.
- А Михей Андреич часто бывает у вас? - спросил Обломов.
- Иногда по месяцу гостит; они с братцем приятели, все вместе...
И замолчала, истощив весь запас мыслей и слов.
- Какая тишина у вас здесь! - сказал Обломов. - Если б не лаяла собака,
так можно бы подумать, что нет ни одной живой души.
Она усмехнулась в ответ.
- Вы часто выходите со двора? - спросил Обломов.
- Летом случается. Вот намедни, в Ильинскую пятницу, на Пороховые
Заводы ходили.
- Что ж, там много бывает? - спросил Обломов, глядя, чрез
распахнувшийся платок, на высокую, крепкую, как подушка дивана, никогда не
волнующуюся грудь.
- Нет, нынешний год немного было; с утра дождь шел, а после
разгулялось. А то много бывает.
- Еще где же бываете вы?
- Мы мало где бываем. Братец с Михеем Андреичем на тоню ходят, уху там
варят, а мы все дома.
- Ужели все дома?
- Ей-богу, правда. В прошлом году были в Колпине, да вот тут в рощу
иногда ходим. Двадцать четвертого июня братец именинники, так обед бывает,
все чиновники из канцелярии обедают.
- А в гости ездите?
- Братец бывают, а я с детьми только у мужниной родни в светлое
воскресенье да в рождество обедаем.
Говорить уж было больше не о чем.
- У вас цветы: вы любите их? - спросил он.
Она усмехнулась.
- Нет, - сказала она, - нам некогда цветами заниматься. Это дети с
Акулиной ходили в графский сад, так садовник дал, а ерани да алоэ давно тут,
еще при муже были.
В это время вдруг в комнату ворвалась Акулина; в руках у ней бился
крыльями и кудахтал, в отчаянии, большой петух.
- Этого, что ли, петуха, Агафья Матвевна, лавочнику отдать? - опросила
она.
- Что ты, что ты! Поди! - сказала хозяйка стыдливо. - Ты видишь, гости!
- Я только спросить, - говорила Акулина, взяв петуха за ноги, головой
вниз, - семьдесят копеек даст.
- Подь, поди в кухню! - говорила Агафья Матвеевна. - Серого с
крапинками, а не этого, - торопливо прибавила она, и сама застыдилась,
спрятала руки под шаль и стала смотреть вниз.
- Хозяйство! - сказал Обломов.
- Да, у нас много кур; мы продаем яйца и цыплят. Здесь, по этой улице,
с дач и из графского дома все у нас берут, - отвечала она, поглядев гораздо
смелее на Обломова.
И лицо ее принимало дельное и заботливое выражение; даже тупость
пропадала, когда она заговаривала о знакомом ей предмете. На всякий же
вопрос, не касавшийся какой-нибудь положительной, известной ей цели, она
отвечала усмешкой и молчанием.
- Надо бы было это разобрать, - заметил Обломов, указывая на кучу
своего добра...
- Мы было хотели, да братец не велят, - живо перебила она и уж совсем
смело взглянула на Обломова. "Бог знает, что у него там в столах да в
шкафах... - сказали они, - после пропадет - к нам привяжутся..." - Она
остановилась и усмехнулась.
- Какой осторожный ваш братец! - прибавил Обломов.
Она слегка опять усмехнулась и опять приняла свое обычное выражение.
Усмешка у ней была больше принятая форма, которою прикрывалось
незнание, что в том или другом случае надо сказать или сделать.
- Мне долго ждать его прихода, - сказал Обломов, - может быть, вы
передадите ему, что, по обстоятельствам, я в квартире надобности не имею и
потому прошу передать ее другому жильцу, а я, с своей стороны, тоже поищу
охотника.
Она тупо слушала, ровно мигая глазами.
- Насчет контракта потрудитесь сказать...
- Да нет их дома-то теперь, - твердила она, - вы лучше завтра опять
пожалуйте: завтра суббота, они в присутствие не ходят...
- Я ужасно занят, ни минуты свободной нет, - отговаривался Обломов. -
Вы потрудитесь только сказать, что так как задаток остается в вашу пользу, а
жильца я найду, то...
- Нету братца-то, - монотонно говорила она, - нейдут они что-то... - И
поглядела на улицу. - Вот они тут проходят, мимо окон: видно, когда идут, да
вот нету!
- Ну, я отправляюсь... - сказал Обломов.
- А как братец-то придут, что сказать им: когда вы переедете? -
спросила она, встав с дивана.
- Вы им передайте, что я просил, - говорил Обломов, - что, по
обстоятельствам...
- Вы бы завтра сами пожаловали да поговорили с ними... - повторила она.
- Завтра мне нельзя.
- Ну, послезавтра, в воскресенье: после обедни у нас водка и закуска
бывает. И Михей Андреич приходит.
- Ужели и Михей Андреич приходит? - спросил Обломов.
- Ей-богу, правда, - прибавила она.
- И послезавтра мне нельзя, - отговаривался с нетерпением Обломов.
- Так уж на той неделе... - заметила она. - А когда переезжать-то
станете?
Я бы полы велела вымыть и пыль стереть, - спросила она.
- Я не перееду, - сказал он.
- Как же? А вещи-то куда же мы денем?
- Вы потрудитесь сказать братцу, - начал говорить Обломов
расстановисто, упирая глаза ей прямо в грудь, - что, по обстоятельствам...
- Да вот долго нейдут что-то, не видать, - сказала она монотонно, глядя
на забор, отделявший улицу от двора. - Я знаю и шаги их; по деревянной
мостовой слышно, как кто идет. Здесь мало ходят...
- Так вы передадите ему, что я вас просил? - кланяясь и уходя, говорил
Обломов.
- Вот через полчаса они сами будут... - с несвойственным ей
беспокойством говорила хозяйка, стараясь как будто голосом удержать
Обломова.
- Я больше не могу ждать, - решил он, отворяя дверь.
Собака, увидя его на крыльце, залилась лаем и начала опять рваться с
цепи.
Кучер, спавший опершись на локоть, начал пятить лошадей; куры опять, в
тревоге, побежали в разные стороны; в окно выглянуло несколько голов.
- Так я скажу братцу, что вы были, - в беспокойстве прибавила хозяйка,
когда Обломов уселся в коляску.
- Да, и скажите, что я, по обстоятельствам, не могу оставить квартиры
за собой и что передам ее другому или чтоб он... поискал...
- Об эту пору они всегда приходят... - говорила она, слушая его
рассеянно.
- Я скажу им, что вы хотели побывать.
- Да, на днях я заеду, - сказал Обломов.
При отчаянном лае собаки коляска выехала со двора и пошла колыхаться по
засохшим кочкам немощеного переулка.
В конце его показался какой-то одетый в поношенное пальто человек
средних лет, с большим бумажным пакетом под мышкой, с толстой палкой и в
резиновых калошах, несмотря на сухой и жаркий день.
Он шел скоро, смотрел по сторонам и ступал так, как будто хотел
продавить деревянный тротуар. Обломов оглянулся ему вслед и видел, что он
завернул в ворота к Пшеницыной.
"Вон, должно быть, и братец пришли! - заключил он. - Да чорт с ним! Еще
протолкуешь с час, а мне и есть хочется и жарко! Да и Ольга ждет меня... До
другого раза!"
- Ступай скорей! - сказал он кучеру.
"А квартиру другую посмотреть? - вдруг вспомнил он, глядя по сторонам,
на заборы. - Надо опять назад, в Морскую или в Конюшенную... До другого
раза!" - решил он.
- Пошел скорей!
|
Просмотров: