Ольга печально и отрицательно покачала головой: - Она никогда не спросит. Если б я ушла совсем, она бы не пошла искать и спрашивать меня, а я не пришла бы больше сказать ей, где была и что делала. - Кто ж еще? - Другие, все... Намедни Сонечка смотрела на тебя и на меня, улыбалась, и эти все господа и госпожи, что были с ней, тоже. Он рассказал ей всю тревогу, в какой он жил с тех пор. - Пока она смотрела только на меня, - прибавил он, - я ничего; но когда этот же взгляд упал на тебя, у меня руки и ноги похолодели... - Ну? - спросила она холодно. - Ну, вот я и мучусь с тех пор день и ночь, ломаю голову, как предупредить огласку; заботился, чтоб не напугать тебя... Я давно хотел поговорить с тобой... - Напрасная забота! - возразила она. - Я знала и без тебя. - Как знала? - спросил он с удивлением. - Так. Сонечка говорила со мной, выпытывала из меня, язвила, даже учила, как мне вести себя с тобой. - И ты мне ни слова, Ольга! - упрекнул он. - Ты мне тоже до сих пор не сказал ничего о своей заботе! - Что ж ты отвечала ей? - спросил он. - Ничего! Что было отвечать на это? Покраснела только. - Боже мой! До чего дошло: ты краснеешь! - с ужасом сказал он. - Как мы неосторожны! Что выйдет из этого? Он вопросительно глядел на нее. - Не знаю, - кратко сказала она. Обломов думал успокоиться, разделив заботу с Ольгой, почерпнуть в ее глазах и ясной речи силу воли и вдруг, не найдя живого и решительного ответа, упал духом. Лицо у него подернулось нерешительностью, взгляд уныло блуждал вокруг. Внутри его уже разыгрывалась легкая лихорадка. Он почти забыл про Ольгу; перед ним толпились: Сонечка с мужем, гости; слышались их толки, смех. Ольга вместо обыкновенной своей находчивости молчит, холодно смотрит на него и еще холоднее говорит свое "не знаю". А он не потрудился или не умел вникнуть в сокровенный смысл этого "не знаю". И он молчал: без чужой помощи мысль или намерение у него не созрело бы и, как спелое яблоко, не упало бы никогда само собою: надо его сорвать. Ольга поглядела несколько минут на него, потом надела мантилью, достала с ветки косынку, не торопясь надела на голову и взяла зонтик. - Куда? Так рано! - вдруг, очнувшись, спросил он. - Нет, поздно. Ты правду сказал, - с задумчивым унынием говорила она, - мы зашли далеко, а выхода нет: надо скорей расстаться и замести след прошлого. Прощай! - сухо, с горечью, прибавила она и, склонив голову, пошла было по дорожке. - Ольга, помилуй, бог с тобой! Как не видаться! Да я... Ольга! Она не слушала и пошла скорее; песок сухо трещал под ее ботинками. - Ольга Сергеевна! - крикнул он. Не слышит, идет. - Ради бога, воротись! - не голосом, а слезами кричал он. - Ведь и преступника надо выслушать... Боже мой! Есть ли сердце у ней?.. Вот женщины! Он сел и закрыл обеими руками глаза. Шагов не стало слышно. - Ушла! - сказал он почти в ужасе и поднял голову. Ольга перед ним. Он радостно схватил ее руку. - Ты не ушла, не уйдешь?.. - говорил он. - Не уходи: помни, что если ты уйдешь - я мертвый человек! - А если не уйду, я преступница и ты тоже: помни это, Илья. - Ах, нет... - Как нет? Если Сонечка с мужем застанет нас еще раз вместе, - я погибла. Он вздрогнул. - Послушай, - торопливо и запинаясь, начал он, - я не все сказал... - и остановился. То, что дома казалось ему так просто, естественно, необходимо, так улыбалось ему, что было его счастьем, вдруг стало какой-то бездной. У него захватывало дух перешагнуть через нее. Шаг предстоял решительный, смелый. - Кто-то идет! - сказала Ольга. В боковой дорожке послышались шаги. - Уж не Сонечка ли? - спросил Обломов, с неподвижными от ужаса глазами. Прошло двое мужчин с дамой, незнакомые. У Обломова отлегло от сердца. - Ольга, - торопливо начал он и взял ее за руку, - пойдем отсюда вон туда, где никого нет. Сядем здесь. Он посадил ее на скамью, а сам сел на траве, подле нее. - Ты вспыхнула, ушла, а я не все сказал, Ольга, - проговорил он. - И опять уйду и не ворочусь более, если ты будешь играть мной, - заговорила она. - Тебе понравились однажды мои слезы, теперь, может быть, ты захотел бы видеть меня у ног своих и так, мало-помалу, сделать своей рабой, капризничать, читать мораль, потом плакать, пугаться, пугать меня, а после спрашивать, что нам делать? Помните, Илья Ильич, - вдруг гордо прибавила она, встав со скамьи, - что я много выросла с тех пор, как узнала вас, и знаю, как называется игра, в которую вы играете... но слез моих вы больше не увидите... - Ах, ей-богу, я не играю! - сказал он убедительно. - Тем хуже для вас, - сухо заметила она. - На все ваши опасения, предостережения и загадки я скажу одно: до нынешнего свидания я вас любила и не знала, что мне делать; теперь знаю, - решительно заключила она, готовясь уйти, - и с вами советоваться не стану. - И я знаю, - сказал он, удерживая ее за руку и усаживая на скамью, и на минуту замолчал, собираясь с духом. - Представь, - начал он, - сердце у меня переполнено одним желанием, голова - одной мыслью, но воля, язык не повинуются мне: хочу говорить, и слова нейдут с языка. А ведь как просто, как... Помоги мне, Ольга. - Я не знаю, что у вас на уме... - О, ради бога, без этого вы: твой гордый взгляд убивает меня, каждое слово, как мороз, леденит... Она засмеялась. - Ты сумасшедший! - сказала она, положив ему руку на голову. - Вот так, вот я получил дар мысли и слова! Ольга, - сказал он, став перед ней на колени, - будь моей женой! Она молчала и отвернулась от него в противоположную сторону. - Ольга, дай мне руку! - продолжал он. Она не давала. Он взял сам и приложил к губам. Она не отнимала. Рука была тепла, мягка и чуть-чуть влажна. Он старался заглянуть ей в лицо - она отворачивалась все больше. - Молчание? - сказал он тревожно и вопросительно, целуя ей руку. - Знак согласия! - договорила она тихо, все еще не глядя на него. - Что ты теперь чувствуешь? Что думаешь? - спросил он, вспоминая мечту свою о стыдливом согласии, о слезах. - То же, что ты, - отвечала она, продолжая глядеть куда-то в лес; только волнение груди показывало, что она сдерживает себя. "Есть ли у ней слезы на глазах?" - думал Обломов, но она упорно смотрела вниз. - Ты равнодушна, ты покойна? - говорил он, стараясь притянуть ее за руку к себе. - Не равнодушна, но покойна. - Отчего ж? - Оттого, что давно предвидела это и привыкла к мысли. - Давно! - с изумлением повторил он. - Да, с той минуты, как дала тебе ветку сирени... я мысленно назвала тебя... Она не договорила. - С той минуты! Он распахнул было широко объятия и хотел заключить ее в них. - Бездна разверзается, молнии блещут... осторожнее! - лукаво сказала она, ловко ускользая от объятий и устраняя руки его зонтиком. Он вспомнил грозное "никогда" и присмирел. - Но ты никогда не говорила, даже ничем не выразила... - говорил он. - Мы не выходим замуж, нас выдают или берут. - С той минуты... ужели?.. - задумчиво повторил он. - Ты думал, что я, не поняв тебя, была бы здесь с тобою одна, сидела бы по вечерам в беседке, слушала и доверялась тебе? - гордо сказала она. - Так это... - начал он, меняясь в лице и выпуская ее руку. У него шевельнулась странная мысль. Она смотрела на него с спокойной гордостью и твердо ждала; а ему хотелось бы в эту минуту не гордости и твердости, а слез, страсти, охмеляющего счастья, хоть на одну минуту, а потом уже пусть потекла бы жизнь невозмутимого покоя! И вдруг ни порывистых слез от неожиданного счастья, ни стыдливого согласия! Как это понять! В сердце у него проснулась и завозилась змея сомнения... Любит она или только выходит замуж? - Но есть другой путь к счастью, - сказал он. - Какой? - спросила она. - Иногда любовь не ждет, не терпит, не рассчитывает... Женщина вся в огне, в трепете, испытывает разом муку и такие радости, каких... - Я не знаю, какой это путь. - Путь, где женщина жертвует всем: спокойствием, молвой, уважением и находит награду в любви... она заменяет ей все. - Разве нам нужен этот путь? - Нет. - Ты хотел бы этим путем искать счастья на счет моего спокойствия, потери уважения? - О нет, нет! Клянусь богом, ни за что, - горячо сказал он. - Зачем же ты заговорил о нем? - Право, и сам не знаю... - А я знаю: тебе хотелось бы узнать, пожертвовала ли бы я тебе своим спокойствием, пошла ли бы я с тобой по этому пути? Не правда ли? - Да, кажется, ты угадала... Что ж? - Никогда, ни за что! - твердо сказала она. Он задумался, потом вздохнул. - Да, то ужасный путь, и много надо любви, чтоб женщине пойти по нем вслед за мужчиной, гибнуть - и все любить. Он вопросительно взглянул ей в лицо: она ничего; только складка над бровью шевельнулась, а лицо покойно. - Представь, - говорил он, - что Сонечка, которая не стоит твоего мизинца, вдруг не узнала бы тебя при встрече! Ольга улыбнулась, и взгляд ее был так же ясен. А Обломов увлекался потребностью самолюбия допроситься жертв у сердца Ольги и упиться этим. - Представь, что мужчины, подходя к тебе, не опускали бы с робким уважением глаз, а смотрели бы на тебя с смелой лукавой улыбкой... Он поглядел на нее: она прилежно двигает зонтиком камешек по песку. - Ты вошла бы в залу, и несколько чепцов пошевелилось бы от негодования; какой-нибудь один из них пересел бы от тебя... а гордость бы у тебя была все та же, а ты бы сознавала ясно, что ты выше и лучше их. - К чему ты говоришь мне эти ужасы? - сказала она покойно. - Я не пойду никогда этим путем. - Никогда? - уныло спросил Обломов. - Никогда! - повторила она. - Да, - говорил он задумчиво, - у тебя недостало бы силы взглянуть стыду в глаза. Может быть, ты не испугалась бы смерти: не казнь страшна, но приготовления к ней, ежечасные пытки, ты бы не выдержала и зачахла - да? Он все заглядывал ей в глаза, что она. Она смотрит весело; картина ужаса не смутила ее; на губах ее играла легкая улыбка. - Я не хочу ни чахнуть, ни умирать! Все не то, - сказала она, - можно нейти тем путем и любить еще сильнее. - Отчего же бы ты не пошла по этому пути, - спросил он настойчиво, почти с досадой, - если тебе не страшно?.. - Оттого, что на нем... впоследствии всегда... расстаются, - сказала она, - а я... расстаться с тобой!.. Она остановилась, положила ему руку на плечо, долго глядела на него и вдруг, отбросив зонтик в сторону, быстро и жарко обвила его шею руками, поцеловала, потом вся вспыхнула, прижала лицо к его груди и прибавила тихо: - Никогда! Он испустил радостный вопль и упал на траву к ее ногам.
|