Ребенок не дождался предостережений матери: он уж давно на дворе.
Он с радостным изумлением, как будто в первый раз, осмотрел и обежал
кругом родительский дом, с покривившимися набок воротами, с севшей на
середине деревянной кровлей, на которой рос нежный зеленый мох, с шатающимся
крыльцом, разными пристройками и надстройками и с запущенным садом.
Ему страсть хочется взбежать на огибавшую весь дом висячую галерею,
чтоб посмотреть оттуда на речку: но галерея ветха, чуть-чуть держится, и по
ней дозволяется ходить только "людям", а господа не ходят.
Он не внимал запрещениям матери и уже направился было к соблазнительным
ступеням, но на крыльце показалась няня и кое-как поймала его.
Он бросился от нее к сеновалу, с намерением взобраться туда по крутой
лестнице, и едва она поспевала дойти до сеновала, как уж надо было спешить
разрушать его замыслы влезть на голубятню, проникнуть на скотный двор и,
чего боже сохрани! - в овраг.
- Ах ты, господи, что за ребенок, за юла за такая! Да посидишь ли ты
смирно, сударь? Стыдно! - говорила нянька.
И целый день и все дни и ночи няни наполнены были суматохой, беготней:
то пыткой, то живой радостью за ребенка, то страхом, что он упадет и
расшибет нос, то умилением от его непритворной детской ласки или смутной
тоской за отдаленную его будущность: этим только и билось сердце ее, этими
волнениями подогревалась кровь старухи, и поддерживалась кое-как ими сонная
жизнь ее, которая без того, может быть, угасла бы давным-давно.
Не все резв, однакож, ребенок: он иногда вдруг присмиреет, сидя подле
няни, и смотрит на все так пристально. Детский ум его наблюдает все
совершающиеся перед ним явления; они западают глубоко в душу его, потом
растут и зреют вместе с ним.
Утро великолепное; в воздухе прохладно; солнце еще не высоко. От дома,
от деревьев, и от голубятни, и от галереи - от всего побежали далеко длинные
тени. В саду и на дворе образовались прохладные уголки, манящие к
задумчивости и сну. Только вдали поле с рожью точно горит огнем да речка так
блестит и сверкает на солнце, что глазам больно.
- Отчего это, няня, тут темно, а там светло, а уже будет и там светло?
- спрашивал ребенок.
- Оттого, батюшка, что солнце идет навстречу месяцу и не видит его, так
и хмурится; а ужо как завидит издали, так и просветлеет.
Задумывается ребенок и все смотрит вокруг: видит он, как Антип поехал
за водой, а по земле, рядом с ним, шел другой Антип, вдесятеро больше
настоящего, и бочка казалась с дом величиной, а тень лошади покрыла собой
весь луг, тень шагнула только два раза по лугу и вдруг двинулась за гору, а
Антип еще и со двора не успел съехать.
Ребенок тоже шагнул раза два, еще шаг - и он уйдет за гору.
Ему хотелось бы к горе, посмотреть, куда делась лошадь. Он к воротам,
но из окна послышался голос матери:
- Няня! Не видишь, что ребенок выбежал на солнышко! Уведи его в
холодок; напечет ему головку - будет болеть, тошно сделается, кушать не
станет. Он этак у тебя в овраг уйдет!
- У! Баловень! - тихо ворчит нянька, утаскивая его на крыльцо.
Смотрит ребенок и наблюдает острым и переимчивым взглядом, как и что
делают взрослые, чему посвящают они утро.
Ни одна мелочь, ни одна черта не ускользает от пытливого внимания
ребенка; неизгладимо врезывается в душу картина домашнего быта; напитывается
мягкий ум живыми примерами и бессознательно чертит программу своей жизни по
жизни, его окружающей.
Нельзя сказать, чтоб утро пропадало даром в доме Обломовых. Стук ножей,
рубивших котлеты и зелень в кухне, долетал даже до деревни.
Из людской слышалось шипенье веретена да тихий, тоненький голос бабы:
трудно было распознать, плачет ли она или импровизирует заунывную песню
без слов...
На дворе, как только Антип воротился с бочкой, из разных углов поползли
к ней с ведрами, корытами и кувшинами бабы, кучера.
А там старуха пронесет из амбара в кухню чашку с мукой да кучу яиц; там
повар вдруг выплеснет воду из окошка и обольет Арапку, которая целое утро,
не сводя глаз, смотрит в окно, ласково виляя хвостом и облизываясь.
Сам Обломов - старик тоже не без занятий. Он целое утро сидит у окна и
неукоснительно наблюдает за всем, что делается на дворе.
- Эй, Игнашка? Что несешь, дурак? - спросит он идущего по двору
человека.
- Несу ножи точить в людскую, - отвечает тот, не взглянув на барина.
- Ну неси, неси; да хорошенько, смотри, наточи!
Потом остановит бабу:
- Эй, баба! Баба! Куда ходила?
- В погреб, батюшка, - говорила она, останавливаясь, и, прикрыв глаза
рукой, глядела на окно, - молока к столу достать.
- Ну иди, иди! - отвечал барин. - Да смотри, не пролей молоко-то.
- А ты, Захарка, постреленок, куда опять бежишь? - кричал потом. - Вот
я тебе дам бегать! Уж я вижу, что ты это в третий раз бежишь. Пошел назад, в
прихожую!
И Захарка шел опять дремать в прихожую.
|
Просмотров: