Захар заглянул в щель - что ж? Илья Ильич лежал себе на диване,
опершись головой на ладонь; перед ним лежала книга. Захар отворил дверь.
- Вы чего лежите-то опять? - спросил он.
- Не мешай; видишь, читаю! - отрывисто сказал Обломов.
- Пора умываться да писать, - говорил неотвязчивый Захар.
- Да, в самом деле пора, - очнулся Илья Ильич. Сейчас ты поди. Я
подумаю.
- И когда это он успел опять лечь-то! - ворчал Захар, прыгая на печку.
- Проворен!
Обломов успел, однакож, прочитать пожелтевшую от времени страницу, на
которой чтение прервано было с месяц назад. Он положил книгу на место и
зевнул, потом погрузился в неотвязчивую думу о "двух несчастиях".
- Какая скука! - шептал он, то вытягивая, то поджимая ноги.
Его клонило к неге и мечтам; он обращал глаза к небу, искал своего
любимого светила, но оно было на самом зените и только отливало
ослепительным блеском известковую стену дома, за которой закатывалось по
вечерам в виду Обломова. "Нет, прежде дело, - строго подумал он, - а
потом..."
Деревенское утро давно прошло, и петербургское было на исходе. До Ильи
Ильича долетал со двора смешанный шум человеческих и нечеловеческих голосов:
пенье кочующих артистов, сопровождаемое большею частию лаем собак.
Приходили показывать и зверя морского, приносили и предлагали на разные
голоса всевозможные продукты.
Он лег на спину и заложил обе руки под голову. Илья Ильич занялся
разработкою плана имения. Он быстро пробежал в уме несколько серьезных,
коренных статей об оброке, о запашке, придумал новую меру, построже, против
лени и бродяжничества крестьян и перешел к устройству собственного
житья-бытья в деревне.
Его занимала постройка деревенского дома; он с удовольствием
остановился несколько минут на расположении комнат, определил длину и ширину
столовой, бильярдной, подумал и о том, куда будет обращен окнами его
кабинет; даже вспомнил о мебели и коврах.
После этого расположил флигеля дома, сообразив число гостей, которое
намеревался принимать, отвел место для конюшен, сараев, людских и разных
других служб.
Наконец обратился к саду: он решил оставить все старые липовые и
дубовые деревья так, как они есть, а яблони и груши уничтожить и на место их
посадить акации; подумал было о парке, но, сделав в уме примерно смету
издержкам, нашел, что дорого, и, отложив это до другого времени, перешел к
цветникам и оранжереям.
Тут мелькнула у него соблазнительная мысль о будущих фруктах до того
живо, что он вдруг перенесся на несколько лет вперед в деревню, когда уж
имение устроено по его плану и когда он живет там безвыездно.
Ему представилось, как он сидит в летний вечер на террасе, за чайным
столом, под непроницаемым для солнца навесом деревьев, с длинной трубкой и
лениво втягивает в себя дым, задумчиво наслаждаясь открывающимся из-за
деревьев видом, прохладой, тишиной; а вдали желтеют поля, солнце опускается
за знакомый березняк и румянит гладкий, как зеркало, пруд; с полей восходит
пар; становится прохладно, наступают сумерки; крестьяне толпами идут домой.
Праздная дворня сидит у ворот; там слышатся веселые голоса, хохот,
балалайка, девки играют в горелки; кругом его самого резвятся его малютки,
лезут к нему на колени, вешаются ему на шею; за самоваром сидит... царица
всего окружающего, его божество... женщина! жена! А между тем в столовой,
убранной с изящной простотой, ярко заблистали приветные огоньки, накрывался
большой круглый стол; Захар, произведенный в мажордомы, с совершенно седыми
бакенбардами, накрывает стол, с приятным звоном расставляет хрусталь и
раскладывает серебро, поминутно роняя на пол то стакан, то вилку; садятся за
обильный ужин; тут сидит и товарищ его детства, неизменный друг его, Штольц,
и другие, все знакомые лица; потом отходят ко сну...
Лицо Обломова вдруг облилось румянцем счастья: мечта была так ярка,
жива, поэтична, что он мгновенно повернулся лицом к подушке. Он вдруг
почувствовал смутное желание любви, тихого счастья, вдруг зажаждал полей и
холмов своей родины, своего дома, жены и детей...
Полежав ничком минут пять, он медленно опять повернулся на спину. Лицо
его сияло кротким, трогательным чувством: он был счастлив.
Он с наслаждением, медленно вытянул ноги, отчего панталоны его
засучились немного вверх, но он и не замечал этого маленького беспорядка.
Услужливая мечта носила его легко и вольно, далеко в будущем.
Теперь его поглотила любимая мысль: он думал о маленькой колонии
друзей, которые поселятся в деревеньках и фермах, в пятнадцати или двадцати
верстах вокруг его деревни, как попеременно будут каждый день съезжаться
друг к другу в гости, обедать, ужинать, танцевать; ему видятся все ясные
дни, ясные лица, без забот и морщин, смеющиеся, круглые, с ярким румянцем, с
двойным подбородком с неувядающим аппетитом; будет вечное лето, вечное
веселье, сладкая еда да сладкая лень.
- Боже, боже! - произнес он от полноты счастья и очнулся.
А тут раздался со двора в пять голосов: "Картофеля! Песку, песку не
надо ли? Уголья! Уголья!.. Пожертвуйте, милосердные господа, на построение
храма господня!" А из соседнего, вновь строящегося дома раздавался стук
топоров, крик рабочих.
- Ах! - горестно вслух вздохнул Илья Ильич. - "Что за жизнь! Какое
безобразие этот столичный шум! Когда же настанет райское, желанное житье?
Когда в поля, в родные рощи? - думал он. - Лежать бы теперь на траве,
под деревом, да глядеть сквозь ветки на солнышко и считать, сколько птичек
перебывает на ветках. А тут тебе на траву то обед, то завтрак принесет
какая-нибудь краснощекая прислужница, с голыми, круглыми и мягкими локтями и
с загорелой шеей; потупляет, плутовка, взгляд и улыбается... Когда же
настанет эта пора?.."
"А план! А староста, а квартира?" - вдруг раздалось в памяти его.
- Да, да! - торопливо заговорил Илья Ильич, - сейчас, сию минуту!
Обломов быстро приподнялся и сел на диване, потом спустил ноги на пол,
попал разом в обе туфли и посидел так; потом встал совсем и постоял
задумчиво минуты две.
- Захар, Захар! - закричал он громко, поглядывая на стол и на
чернильницу.
- Что еще там? - послышалось вместе с прыжком. - Как только ноги-то
таскают меня? - хриплым шепотом прибавил Захар.
- Захар! - повторил Илья Ильич задумчиво, не спуская глаз со стола. -
Вот что, братец... - начал он, указывая на чернильницу, но, не кончив фразы,
впал опять в раздумье.
Тут руки стали у него вытягиваться кверху, колени подгибаться, он начал
потягиваться, зевать...
- Там оставался у нас, - заговорил он, все потягиваясь, с расстановкой,
- сыр, да... дай мадеры; до обеда долго, так я позавтракаю немного...
- Где это он оставался? - сказал Захар, - не оставалось ничего...
- Как не оставалось? - перебил Илья Ильич. - Я очень хорошо помню: вот
какой кусок был...
- Нет, нету! Никакого куска не было! - упорно твердил Захар.
- Был! - сказал Илья Ильич.
- Не был, - отвечал Захар.
- Ну, так купи.
- Пожалуйте денег.
- Вон мелочь там, возьми.
- Да тут только рубль сорок, а надо рубль шесть гривен.
- Там еще медные были.
- Я не видал! - сказал Захар, переминаясь с ноги на ногу. - Серебро
было, вон оно и есть, а медных не было!
- Были: вчера мне разносчик самому в руки дал.
- Он при мне дал, - сказал Захар, - я видел, что мелочь давал, а меди
не видал...
"Уж не Тарантьев ли взял? - подумал нерешительно Илья Ильич. - Да нет,
тот бы и мелочь взял".
- Так что ж там есть еще? - спросил он.
- А ничего не было. Вон вчерашней ветчины нет ли, надо у Анисьи
спросить, - сказал Захар. - Принести, что ли?
- Принеси, что есть. Да как это не было?
- Так, не было! - сказал Захар и ушел.
А Илья Ильич медленно и задумчиво прохаживался по кабинету.
- Да, много хлопот, - говорил он тихонько. - Вон хоть бы в плане -
пропасть еще работы!.. А сыр-то ведь оставался, - прибавил он задумчиво, -
съел это Захар, да и говорит, что не было! И куда это запропастились медные
деньги?
- говорил он, шаря на столе рукой.
Через четверть часа Захар отворил дверь подносом, который держал в
обеих руках, и, войдя в комнату, хотел ногой притворить дверь, но
промахнулся и ударил по пустому месту: рюмка упала, а вместе с ней еще
пробка с графина и булка.
- Ни шагу без этого! - сказал Илья Ильич. - Ну, хоть подними же, что
уронил; а он еще стоит да любуется!
Захар, с подносом в руках, наклонился было поднять булку, но, присев,
вдруг увидел, что обе руки заняты и поднять нечем.
- Ну-ка, подними! - с насмешкой говорил Илья Ильич. - Что ж ты? За чем
дело стало?
- О, чтоб вам пусто было, проклятые! - с яростью разразился Захар,
обращаясь к уроненным вещам. - Где это видано завтракать перед самым обедом?
И, поставив поднос, он поднял с пола, что уронил; взяв булку, он дунул
на нее и положил на стол.
Илья Ильич принялся завтракать, а Захар остановился в некотором
отдалении от него, поглядывая на него стороной и намереваясь, по-видимому,
что-то сказать.
Но Обломов завтракал, не обращая на него ни малейшего внимания.
Захар кашлянул два раза.
Обломов все ничего.
- Управляющий опять сейчас присылал, - робко заговорил наконец Захар, -
подрядчик был у него, говорит: нельзя ли взглянуть на нашу квартиру? Насчет
переделки-то все...
Илья Ильич кушал, не отвечая на слова.
- Илья Ильич, - помолчав, еще тише сказал Захар.
Илья Ильич сделал вид, что он не слышит.
- На будущей неделе велят съезжать, - просипел Захар.
Обломов выпил рюмку вина и молчал.
- Как же нам быть-то, Илья Ильич? - почти шепотом спросил Захар.
- А я тебе запретил говорить мне об этом, - строго сказал Илья Ильич и,
привстав, подошел к Захару.
|
Просмотров: