- Хорош мальчик! Вдруг из отцовских сорока сделал тысяч триста
капиталу, и в службе за надворного перевалился, и ученый... теперь вон еще
путешествует! Пострел везде поспел! Разве настоящий-то хороший русский
человек станет все это делать? Русский человек выберет что-нибудь одно, да и
то еще не спеша, потихоньку да полегоньку, кое-как, а то на-ко, поди!
Добро бы в откупа вступил - ну, понятно, отчего разбогател; а то
ничего, так, на фу-фу! Нечисто! Я бы под суд этаких! Вот теперь шатается
черт знает где! - продолжал Тарантьев. - Зачем он шатается по чужим землям?
- Учиться хочет, все видеть, знать.
- Учиться! Мало еще учили его? Чему это? Врет он, не верь ему: он тебя
в глаза обманывает, как малого ребенка. Разве большие учатся чему-нибудь?
Слышите, что рассказывает? Станет надворный советник учиться! Вот ты
учился в школе, а разве теперь учишься? А он разве (он указал на Алексеева)
учится? А родственник его учится? Кто из добрых людей учится? Что он там, в
немецкой школе, что ли, сидит да уроки учит? Врет он! Я слышал, он какую-то
машину поехал смотреть да заказывать: видно, тиски-то для русских денег! Я
бы его в острог... Акции какие-то... Ох, эти мне акции, так душу и мутят!
Обломов расхохотался.
- Что зубы-то скалишь? Не правду, что ли, я говорю? - сказал Тарантьев.
- Ну, оставим это! - прервал его Илья Ильич. - Ты иди с богом, куда
хотел, а я вот с Иваном Алексеевичем напишу все эти письма да постараюсь
поскорей набросать на бумагу план-то свой: уж кстати заодно делать...
Тарантьев ушел было в переднюю, но вдруг воротился опять.
- Забыл совсем! Шел к тебе за делом с утра, - начал он, уж вовсе не
грубо.
- Завтра звали меня на свадьбу: Рокотов женится. Дай, земляк, своего
фрака надеть; мой-то, видишь ты, пообтерся немного...
- Как же можно! - сказал Обломов, хмурясь при этом новом требовании. -
Мой фрак тебе не впору...
- Впору; вот не впору! - перебил Тарантьев. - А помнишь, я примеривал
твой сюртук: как на меня сшит! Захар, Захар! Подь-ка сюда, старая скотина! -
кричал Тарантьев.
Захар зарычал, как медведь, но не шел.
- Позови его, Илья Ильич. Что это он у тебя какой? - жаловался
Тарантьев.
- Захар! - кликнул Обломов.
- О, чтоб вас там! - раздалось в передней вместе с прыжком ног с
лежанки.
- Ну, чего вам? - спросил он, обращаясь к Тарантьеву.
- Дай сюда мой черный фрак! - приказывал Илья Ильич. - Вот Михей
Андреич примерит, не впору ли ему: завтра ему на свадьбу надо...
- Не дам фрака, - решительно сказал Захар.
- Как ты смеешь, когда барин приказывает? - закричал Тарантьев. - Что
ты, Илья Ильич, его в смирительный дом не отправишь?
- Да, вот этого еще недоставало: старика в смирительный дом! - сказал
Обломов. - Дай, Захар, фрак, не упрямься!
- Не дам! - холодно отвечал Захар. - Пусть прежде они принесут назад
жилет да нашу рубашку: пятый месяц гостит там. Взяли вот этак же на именины,
да и поминай как звали; жилет-то бархатный, а рубашка тонкая, голландская:
двадцать пять рублей стоит. Не дам фрака!
- Ну, прощайте! Черт с вами пока! - с сердцем заключил Тарантьев, уходя
и грозя Захару кулаком. - Смотри же, Илья Ильич, я найму тебе квартиру -
слышишь ты? - прибавил он.
- Ну хорошо, хорошо! - с нетерпением говорил Обломов, чтоб только
отвязаться от него.
- А ты напиши тут, что нужно, - продолжал Тарантьев, - да не забудь
написать губернатору, что у тебя двенадцать человек детей, "мал мала
меньше". А в пять часов чтоб суп был на столе! Да что ты не велел пирога
сделать?
Но Обломов молчал; он давно уж не слушал его и, закрыв глаза, думал о
чем-то другом.
С уходом Тарантьева в комнате водворилась ненарушимая тишина минут на
десять. Обломов был расстроен и письмом старосты и предстоящим переездом на
квартиру и отчасти утомлен трескотней Тарантьева. Наконец он вздохнул.
- Что ж вы не пишете? - тихо спросил Алексеев. - Я бы вам перышко
очинил.
- Очините, да и бог с вами, подите куда-нибудь! - сказал Обломов. - Я
уж один займусь, а вы после обеда перепишете.
- Очень хорошо-с, - отвечал Алексеев. - В самом деле, еще помешаю
как-нибудь... А я пойду пока скажу, чтоб нас не ждали в Екатерингоф.
Прощайте, Илья Ильич.
Но Илья Ильич не слушал его: он, подобрав ноги под себя, почти улегся в
кресло и, подгорюнившись, погрузился не то в дремоту, не то в задумчивость.
|
Просмотров: