В комнату вошел пожилой человек, в сером сюртуке, с прорехою под
мышкой, откуда торчал клочок рубашки, в сером же жилете, с медными
пуговицами, с голым, как колено, черепом и с необъятно широкими и густыми
русыми с проседью бакенбардами, из которых каждой стало бы на три бороды.
Захар не старался изменить не только данного ему богом образа, но и
своего костюма, в котором ходил в деревне. Платье ему шилось по вывезенному
им из деревни образцу. Серый сюртук и жилет нравились ему и потому, что в
этой полуформенной одежде он видел слабое воспоминание ливреи, которую он
носил некогда, провожая покойных господ в церковь или в гости; а ливрея в
воспоминаниях его была единственною представительницею достоинства дома
Обломовых.
Более ничто не напоминало старику барского широкого и покойного быта в
глуши деревни. Старые господа умерли, фамильные портреты остались дома и,
чай, валяются где-нибудь на чердаке; предания о старинном быте и важности
фамилии все глохнут или живут только в памяти немногих, оставшихся в деревне
же стариков. Поэтому для Захара дорог был серый сюртук: в нем да еще в
кое-каких признаках, сохранившихся в лице и манерах барина, напоминавших его
родителей, и в его капризах, на которые хотя он и ворчал, и про себя и
вслух, но которые между тем уважал внутренне, как проявление барской воли,
господского права, видел он слабые намеки на отжившее величие.
Без этих капризов он как-то не чувствовал над собой барина; без них
ничто не воскрешало молодости его, деревни, которую они покинули давно, и
преданий об этом старинном доме, единственной хроники, веденной старыми
слугами, няньками, мамками и передаваемой из рода в род.
Дом Обломовых был когда-то богат и знаменит в своей стороне, но потом,
бог знает отчего, все беднел, мельчал и наконец незаметно потерялся между не
старыми дворянскими домами. Только поседевшие слуги дома хранили и
передавали друг другу верную память о минувшем, дорожа ею, как святынею.
Вот отчего Захар так любил свой серый сюртук. Может быть, и
бакенбардами своими он дорожил потому, что видел в детстве своем много
старых слуг с этим старинным, аристократическим украшением.
Илья Ильич, погруженный в задумчивость, долго не замечал Захара. Захар
стоял перед ним молча. Наконец он кашлянул.
- Что ты? - спросил Илья Ильич.
- Ведь вы звали?
- Звал? Зачем же это я звал - не помню! - отвечал он потягиваясь. -
Поди пока к себе, а я вспомню.
Захар ушел, а Илья Ильич продолжал лежать и думать о проклятом письме.
Прошло с четверть часа.
- Ну, полно лежать! - сказал он, - надо же встать... А впрочем, дай-ка
я прочту еще раз со вниманием письмо старосты, а потом уж и встану. - Захар!
Опять тот же прыжок и ворчанье сильнее. Захар вошел, а Обломов опять
погрузился в задумчивость. Захар стоял минуты две, неблагосклонно, немного
стороной посматривая на барина, и наконец пошел к дверям.
|
Просмотров: